– Ты врешь, в артикуле восемнадцатом сказано, что данная оплеуха ни под каким видом возвращена быть не может, что разрубить мне голову никак нельзя и что я имею полное право оставаться в этой палатке сколько мне будет угодно.
– Возьмем его лучше под стражу, – сказал один из приятелей Струся. – Как он смеет нам грубить!
– Оставь меня и спасайся! – шепнул Шуйский Феодосию.
– И откуда взялся здесь этот Ходзинский? – продолжал Струсь. – Его с нами не было.
– Спасайся, я тебе приказываю! – повторил тихо Шуйский. – Прощай! Я тебя всегда буду помнить. Не забудь прежнего царя своего.
– Поспешу в Углич, – сказал Феодосий, – и там напомню о себе вашему царскому величеству.
– Куда, куда, Ходзинский? – сказал спокойно Струсь, стоя на одном месте. – Мы тебя берем под стражу. Стой!.. Но он, кажется, ушел? Он этим поступком нарушил все статусы, конституции и сеймовые постановления! Его надобно повесить! Пойдем повесим его!
Вся ватага, пошатываясь, вышла из палатки.
Феодосий между тем сел на коня своего, который стоял невдалеке.
– Посмотри, пан, он уже на лошади! – сказал Струсю один из его приятелей.
– Как на лошади?! Дьявольская бомба! Мошенник Ходзинский! Ты с ума сошел! Куда ты едешь? Слезь с лошади, сейчас же слезь, нам надобно тебя повесить.
– Прощай, пан, – закричал Феодосий. – На прощанье скажу тебе, что я не Ходзинский, а русский стрелецкий голова Алмазов, начальник угличской крепости. Милости просим ко мне в гости!..
– Лови, держи! – закричали паны диким хором, брянча саблями.
– Дьявольская голова! – воскликнул Струсь. – Кто бы мог подумать, что это не Ходзинский, а русская стрелецкая бомба!
Несколько пьяных солдат, лежавших на земле, услышав шум, перевернулись с одного бока на другой.
Феодосий ускакал.
VII
– Как рад я, что ты возвратился, – говорил Илларион Феодосию. – Я без тебя был в большом затруднении. Все наши стрельцы хотели последовать примеру других городов и присягнуть Владиславу. Я с трудом удержал их и упросил подождать твоего возвращения.
– Кто внушил им эту мысль?
– Проезжал через наш город стольник Бахтеяров с грамотой боярской думы. Он прочитал ее стрельцам и жителям.
– Зачем же ты допустил его читать?
– Я не имел возможности остановить его. Он был у обедни. Выйдя из церкви на площадь и собрав около себя толпу, он начал читать грамоту, в которой содержалось увещание присягнуть скорее Владиславу. Остановить его значило бы возбудить еще большее любопытство и волнение в умах.
– Справедливо.
– Бахтеяров зашел потом ко мне и долго разговаривал со мной. Узнав, что мы держимся стороны царя Василия Ивановича, он предлагал мне, именем начальника Стрелецкого приказа, твое место и, сверх того, поместье в награду, если я наших стрельцов и жителей Углича приведу к присяге на верность польскому королевичу. Я с трудом убедил всех подождать тебя.
Феодосий обнял Иллариона.
Созвав стрельцов на площадь, Феодосий вышел к ним с Илларионом. Они встретили его громкими восклицаниями, как давно любимого начальника.
– Я слышал, друзья мои, что вы колеблетесь в верности вашей царю Василию Ивановичу и хотите присягнуть польскому королевичу!
Сотник Иванов выступил вперед и сказал:
– Я уполномочен говорить тебе, Феодосий Петрович, от лица всего нашего полка. Царь Василий Иванович сведен с престола и взят в плен. Королевичу Владиславу присягнула Москва и все остальные города, – для чего же нам одним держаться старой присяги? Если королевич Владислав избран в цари Москвою и всеми городами, то нас сочтут возмутителями и принудят присягнуть новому царю.
– А не клялись ли вы перед Богом стоять за царя Василия Ивановича до последней капли крови?
– Конечно, клялись. Но что же делать, если он лишен царского венца и взят в плен?
– Но справедливо ли поступили те, которые свели его с престола и предали в руки врагов?
– Говорят, что сам царь Василий Иванович в этом виноват: он отравил своего племянника.
– Это клевета, одно подозрение. А по одному подозрению нельзя обвинять не только царя, но и последнего из подданных.
– Он втайне велел убить и утопить более двух тысяч невинных людей.