Свою душу, что так требовала отмщения, успокаивала лишь тем, что это всё – игра. Она – актёр, за это свою плату получала, а то, что дёшево так продавалась, то это не её вина. И сама же – не шалава, а комок из плоти и нервов, в котором таится пламя любви. И она ею делилась и всем раздавала. Но одна беда – невозможно закрыть глаза. Там – старые картинки ада, со сценами пыток. Итак больно на душе, а ещё и рефлексы теперь сделали её, по меньшей мере – параноиком, оставили в награду расшатанную психику.
Вроде бы всё правильно, и мысли, когда избавилась от морального груза, заимели позитивный след, а всё равно подумала: «
По улицам бродила утренняя дремота, и воздух был перемешанный с серыми тонами уходящей ночи, а она, всё ещё, стояла. Вдруг, вспомнила его. Ей стало дико стыдно за свой эгоизм и страх перед тем местом, что полетела вон, как только клетка оказалась открыта. А он, всё ещё, там. Она его быстро забыла. То, что сейчас имеет в кошельке, мысли в голове и новая дорога… – это всё благодаря ему. И даже забыла то чувство, нарочно навязанное, что ему может быть интересна и, чем-то, полезна, помимо обычного «траха». Вернуться – нельзя; о себе ни слова так и не сказал, да и то, что без устали твердил о последней ночи в его жизни, мог быть самоубийцей. И это объясняет, почему он деньгами сорил.
Если так, то больше никогда его не увидит.
Пока что, не совсем понимала, что для неё важнее – первое или второе. И, при выходе из Дома Пыток, ещё держала в себе надежду увидеть и охмурить, уже на свободе. Но теперь, пройдя половину пути, засомневалась, что он, вообще, собирается жить. Это – реальность, и слышала о таком, своего рода, извращении или психическом расстройстве, но такие «кадры» будут бродить по Клубам в поисках той, что сможет удовлетворить. И, если она смогла – то ему до вечера не жить.
На лице выступила эмоциональная усталость и лёгкая тревога. Себя даже поругала, что напрасно так старалась. Лучше бы, как раньше – проспала. Но, назад пути нет, как ни крути, сколько посреди дороги не стой, а в тот Клуб она больше ни ногой. Теперь, оставшуюся часть пути лучше провести с мыслью: если ещё раз встретит, где-то, за углом, то попробовать начать новый разговор, и попросить, чтобы не совал деньги, впредь. Попробовать сыграть ещё одну роль, самой себя, но уже не девки-мазохиста.
Или просто попытаться забыть… Забыть тот разговор, напрасные надежды на лёгкие деньги, которыми сорил. Как и то, что набивался ей в друзья.
Улицы светлели, а мысли её всё более приобретали мрачный оттенок. Она стояла, замерев в нерешимости, хотя, точно знала, что с выбранного пути, теперь уже ей не сойти. Нужно движение, только вперёд, по той дорожке, на которой никогда не собьют. Через спящие дворики, мимо домиков, чьи крыши, как острые пики искусственных скал, и стены всегда указывали, взглядом, на тот холмик, с которого был виден, знакомый сердцу, замкнутый дворик.
Ступив, несмело, продолжая новый путь, её накрыло осознание того, что в этом свободном мире – она «никто», и ничего, кроме как играть на камеру, терпеть и делать нежный «отсос», больше не умеет. Сбежав из Дома Пыток, она – тот самый раб, который ненавидит хозяина, но ещё больше – боится свободы. Для неё – Клуб был кормушкой, где беззаботно, за скромную плату, можно было оказать услугу, перетерпеть, утереться и снова прийти. А ей нужно дочку учить, покупать обновления для программ, переводить деньги в школу и преклоняться там, чтобы заработать авторитет. Не себе, а своей дочери.
От старой кормушки сбежала, а как новую соорудить, собственную, пока что, не знала.
Континентальный Город
I