Революция ноября 1918 года не случайно вспыхнула на флоте. Адмирал Тирпиц так характеризовал настроения германских моряков: «Линкоры стояли в устьях рек или перед ними, защищенные заграждениями, но лишенные видимой цели и, казалось, обреченные на вечное бездействие; тяжелая и однообразная служба после пятилетнего непрерывного пребывания на борту корабля становилась почти невыносимой. Эти железные ящики лишились даже тех скромных удобств, которыми они обладали в мирное время. К тому же приходилось все время быть начеку, и матросы редко получали отпуск и находились в постоянном напряжении. Таким образом, со временем на кораблях создались такие условия жизни, которые не были невыносимыми для натур с рыбьей кровью, но зато превратили флот в школу критики и рассадник разрушительных и болезненных доктрин». Длительное отсутствие активной боевой работы деморализовало матросов «Флота открытого моря». Поэтому они, равно как и солдаты Восточного фронта, уже много месяцев не участвовавшие в боевых действиях, наряду с запасными батальонами стали «горючим материалом» революции. Точно так же в Российской империи застрельщиками революции выступили матросы Балтийского флота и солдаты запасных батальонов.
Революционная власть в Германии казалась очень неустойчивой, и ее неоднократно пытались свергнуть оппоненты как справа, так и слева. Одну из таких попыток, происшедшую в декабре 1918 года, красочно запечатлел в своих мемуарах Шейдеман: «Реакция чуяла весну (в связи с декларацией Антанты, объявившей в связи с высадкой союзных войск в Одессе большевиков вне закона. – Б. С.). Она думала, что настал момент убрать все революционные декорации, чтобы прежде всего свести счеты со всем социалистическим и пролетарским. Эта мысль породила комический бунт 6 декабря. Его инициаторами были несколько молодых людей из министерства иностранных дел, которым, разумеется, не нравилось новое направление, граф Матушка и фон Рейнгабен. Инсценирован он был на деньги фон Штума, который руководил отделом информации. К ним присоединились две в высшей степени подозрительные фигуры… Спиро и некий Фигнер, который позднее занимался в Копенгагене сомнительными репортажами. Во главе нескольких сот солдат и студентов эти герои продефилировали перед имперской канцелярией, провозгласили там Эберта президентом, на что Эберт, разумеется, не отозвался, и ворвались в помещение палаты господ, где арестовали ненавистный исполнительный комитет. Правда, через час был водворен полный порядок, но только потому, что все начинание было делом нескольких смешных и бестолковых людей, у которых не было ни осмотрительности, ни мужества. Во всяком случае характерно, что в революционном Берлине здания высших органов государственной власти могли быть захвачены столь же просто, как какой-нибудь нелегальный игорный дом при полицейском налете. Но самым печальным было то, что эта глупая выходка стоила человеческих жизней. Она врезалась в чрезвычайно напряженное настроение, которое в тот же вечер разрешилось уличной борьбой между солдатами и рабочими, взволнованными чудовищно преувеличенными слухами о реакционном государственном перевороте. Свыше 40 пролетарских трупов снова лежало на улицах Берлина».
Таким образом, даже в опереточных путчах проливалась вполне реальная людская кровь.