Рейс

Дедер лично назначил археолога командиром роты, как он говорил, «для прикола», «а если серьезно», то чтобы у него «хоча б один ротный не был дурнем чи дебилом». На самом деле остальные ротные – один бывший местный зэк и четыре бывших военных из России – были далеко не идиотами, просто Дедер всех местных добровольцев, по определению, величал «дебилами», а приезжих – «дурнями», ничего особенно оценочного в эти понятия не вкладывая. Дедер совмещал склонность к садистской жестокости – качеству, выработанному годами работы в исправительной системе, – со здоровым, как ему самому казалось, солдатским юмором и презрением к роду человеческому. Например, он любил выводить пленных бандеровцев на расстрел, ставил их лицом к стенке, а сам усаживался с «расстрельной» командой у противоположной тюремной стены, у здания бывшего КПЗ. Они молчали, курили, смотрели на пленника в ожидании того, когда тот обмочится, обделается или потеряет сознание. Вот тогда уже, натешившись вдоволь, они отводили «расстрелянного» назад в камеру.

Однако, чтобы узникам жизнь не казалась медом, время от времени пленных расстреливали по-настоящему. И не только пленных. Однажды Дедер лично пристрелил одного из своих солдат. Перед строем. Бедолагу мародера опознала подслеповатая старушка, у которой, по ее словам, тот ограбил квартиру.

Дедера боялись и уважали. Копатель чувствовал себя при нем, как комиссар Фурманов при Чапаеве. Он был вообще единственным из подчиненных, кто осмеливался спорить с Дедером. В том числе и по поводу бессудных расстрелов. Поначалу Дедера это забавляло. Потом, утомившись состязаться с «ботаником» в красноречии, он поставил точку: «Я здесь суд, прокурор, судья и защитник, поня́л? И других защитников нам не трэба».

– Ты уверен, что борт гражданский, Копатель? – в минуты особой важности Дедер переходил с суржика на чистый русский, даже без фрикативного «гэ». – На сто прóцентов?

– Никаких сомнений, – ответил Копатель. – Все тела и части тел в гражданской одежде. Много женщин и детей. Никакого оружия или боеприпасов. Чемоданы и сумки все гражданские. На обломке крыла написано «Айрвейс»28.

– Что написано?

– «Айрвейс».

– Что, б...дь?

– «Авиалинии».

– А что там, б...дь, должно быть написано? Железная, б...дь, дорога?

– Я в том смысле, что – самолет гражданский. На военных не пишут «Авиалинии».

– А, ты в этом смысле. Да, б...дь… попали, б...дь…

– Что?

– Ничего. Забудь, б...дь. Так что там, ты говоришь, с мародерством, б...дь?

– Местное население обворовывает трупы. Снимают одежду, украшения, часы. Роются в багаже, уносят вещи.

– Расстреливать на месте, б...дь!

– Так тут одни женщины и дети!

– Я про местных жителей, а не про пассажиров, б...дь!

– Я тоже про местных. Беспредельничают старики, женщины и дети. Да еще пожарный расчет из Тореза. Тушили горящие обломки, вода у них кончилась, тоже теперь бегают по полю, переворачивают трупы, тащат багаж в свою машину.

– Зрозумив, б...дь. Пристрели кого-нибудь, б...дь, чтоб разбежались! Или, б...дь, в воздух постреляй! И жди меня, б...дь! Сколько, б...дь, у тебя людей?

– Восемнадцать.

– Двадцать восемь, б...дь, панфиловцев четырнадцать танков фашистских, б...дь, подбили. А ты, б...дь, не можешь, б...дь, мирное, на хер, население разогнать с целым, б...дь, взводом?! Я щас подъеду. Держи, б...дь, оборону, никого не подпускай! Ищи, б...дь, черные ящики!

– А как они выглядят?

– Ящики, б...дь! Черные, б...дь, ящики! Черные! Зрозумив?

– Понял.

Дедер повесил трубку и задумался. Из рассказа «ботаника» он понял только одно – дело плохо. Он не знал, что там случилось на самом деле, чей это был самолет и кто его конкретно сбил, но понимал, что сбили или ополченцы, что вряд ли, или… Но точно не «укропы». Дедер утер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот, встал из-за стола и начал собираться на выезд.

Как всякий вертухай со стажем, он первым делом начал просчитывать возможные последствия персонально для себя. По прикидкам Дедера выходило, что его за это никто из начальства не вздрючит. На донецких ему было положить с прибором, поскольку подчинялся он им чисто формально, а до Ростова от Тореза было далеко. Не говоря уже о Москве.

– Ну что ж… – спрятав телефон, археолог достал из кобуры ТТ. – Будем стрелять.

Но стрелять, кроме него, было некому. Все до одного его бойцы, в разнообразных камуфляжах, брониках и разгрузках с автоматами за спиной, уже топтались по задымленному полю среди местных мародеров в поисках, чем бы поживиться. Они переворачивали трупы, поднимали куски тел, что-то снимали с них, бросали обратно в выгоревшую, нескошенную траву. Единственными, кто не участвовал в грабеже, были Копатель с пистолетом в руке и две буренки с выпирающими, как каркас, ребрами, которые паслись метрах в ста от последнего дома, после которого начиналось поле.

Дым уже заволок полнеба. По полю, заваленному трупами и обломками самолета, передвигались мутные тени.

– Это же просто Босх, – прошептал археолог. – Чистый Иероним Босх. В оригинале.

Солнце почти скрылось в черной дымовой завесе.