Рейс на эшафот

Гунвальд Ларссон вернулся к себе домой в Булльмору около трех часов ночи в воскресенье. Он был холост и жил один. Двадцать минут он, как обычно, мылся в ванной, потом надел пижаму и отправился в постель. Лежа он раскрыл книгу Эвре Рихтера-Фриша, которую начал читать несколько дней назад, но через две страницы оторвался от чтения и потянулся к телефону.

Гунвальд Ларссон взял за правило не думать о работе, когда он находится дома; кроме того, он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь звонил по служебным делам после того, как уже лег в постель.

После второго звонка он услышал голос Мартина Бека.

— Привет. Ты уже знаешь об Ассарссоне?

— Да.

— Мне тут кое-что пришло в голову.

— Что?

— Наверное, мы шли не в том направлении. Очевидно, что Стенстрём следил за Эстой Ассарссоном. А тот, кто стрелял, убил сразу двух зайцев. Ассарссона и того, кто за ним следил.

— Да, — согласился Мартин Бек. — В том, что ты говоришь, возможно, что-то есть.

Гунвальд Ларссон ошибался. Однако он направил расследование на верную тропу.

24

Вот уже три вечера подряд Ульф Нурдин бродил по Стокгольму в своей охотничьей шляпе и утепленном плаще, пытаясь завязать контакты с преступным миром. Он посещал кафе, кондитерские, рестораны и дансинги, где, как показала Белокурая Малин, бывал Ёранссон.

Иногда он ездил на машине. В пятницу вечером он сидел в автомобиле и наблюдал за площадью Марияторьет, причем не видел ничего интересного, за исключением двух мужчин, которые тоже сидели в автомобиле и что-то высматривали. Он не знал их, но догадывался, что это полицейский патруль, переодетый в штатское, или кто-то из отдела по борьбе с наркотиками.

Эти путешествия не прибавили ему знаний о человеке по имени Нильс Эрик Ёранссон. Днем ему все же удалось дополнить информацию Белокурой Малин. Он проверил данные по церковным книгам, в бюро трудоустройства моряков и у бывшей жены Ёранссона, которая жила в Буросе и утверждала, что почти не помнит своего бывшего мужа. Они не виделись вот уже двадцать лет.

В субботу утром Нурдин доложил Мартину Беку о своих скудных результатах. Потом он начал писать длинное грустное письмо своей жене в Сундсвалл. При этом он время от времени виновато поглядывал на Рэнна и Кольберга, которые сосредоточенно стучали на пишущих машинках. Он еще не успел дописать, когда в кабинет вошел Мартин Бек.

— Какой идиот послал тебя в город? — спросил он.

Нурдин быстро прикрыл письмо, кончавшееся словами «А у Мартина Бека с каждым днем возникают странные причуды, а вид становится все более кислым», копией своего рапорта.

Кольберг выдернул из каретки лист бумаги и сказал:

— Ты сам.

— Как — я?

— Ну да. В среду, когда здесь была Белокурая Малин.

Мартин Бек недоверчиво посмотрел на Кольберга.

— Странно, — произнес он. — Я этого не помню. Однако в любом случае бессмысленно отправлять на розыски человека в Стокгольме норландца, который даже не знает, как найти Стуреплан.

Нурдин был обижен, но в глубине души был согласен с Мартином Беком.

— Рэнн, — сказал Мартин Бек, — выясни, где бывал Ёранссон, с кем дружил, чем занимался. И попытайся найти того Бьёрка, у которого он жил.

— Хорошо, — ответил Рэнн.

Он был занят составлением списка всех возможных значений последних слов Шверина. Начал он с «день… рукой». А последняя версия выглядела так: «один… рак… ай».

Каждый был занят своим участком работы.

В понедельник Мартин Бек встал в половине седьмого после почти бессонной ночи. Он плохо себя чувствовал, а от шоколада, который он выпил на кухне за компанию с дочкой, лучше ему не стало. Остальные члены семьи еще не появились. Жена особенно крепко спала под утро, а сын, который всегда просыпался с трудом, вероятно, унаследовал эту черту от нее. Одна Ингрид вставала в половине седьмого, и без четверти восемь за ней уже закрывалась входная дверь. Всегда. Инга считала, что по ней можно сверять часы.

Инга явно испытывала слабость к штампам. Можно было составить список фраз и оборотов, которыми она обычно пользовалась, и продать его как пособие для исписавшихся журналистов. Что-то вроде шпаргалки. Книга могла называться: «Умеешь говорить — умеешь писать».

Вот о чем размышлял Мартин Бек.

— О чем ты думаешь, папа? — спросила Ингрид.

— Ни о чем, — машинально ответил он.

— Я с весны не видела, чтобы ты смеялся.

Мартин Бек оторвал взгляд от клеенки, на которой были изображены танцующие гномы, и попытался с улыбкой посмотреть на дочь. Ингрид, конечно, прекрасная девушка, но это не повод для смеха. Дочь встала и пошла за учебниками. Когда отец надел пальто и шляпу, она уже ждала его, держась за дверную ручку. Он взял у нее портфель. Это был старый, потертый кожаный портфель, облепленный цветными наклейками с эмблемой ООН.

Это тоже была традиция. Он нес портфель Ингрид точно так же, как десять лет назад, когда она в первый раз пошла в школу. Разница состояла лишь в том, что тогда он держал ее за руку. Маленькую, горячую и вспотевшую ручку, дрожащую от волнения и страха. Когда он перестал водить ее за руку? Он не помнил.

— В сочельник ты точно будешь смеяться, — сказала она.

— Неужели?