Рейс туда и обратно

Жора сделал судорожное, глотательное движение, ухватился за край портьеры, рванул ее. Несколько, одно на другом, одеял. И чье-то тело угадывалось под ними. Жора передохнул и нажал кнопку электрического фонаря, висевшего у него на груди. Доктор, отодвинув Куликова, осторожно, медленно потянул одеяла, сбросил их на палубу, и все трое замерли: в постели, уставившись в подволок широко открытыми глазами, лежала молодая женщина. Короткая комбинация едва прикрывала бедра. Левая рука вытянута вдоль тела, правая прижата к груди.

— Живая?.. — еле слышно пролепетал Жора. — Улыбается, видите?

Теплоход плавно качнулся, и Русову показалось, что женщина шевельнулась. Сказал:

— Доктор, осмотрите ее, Жора, не суетись... Сядь.

— Мертва. — Доктор тронул лоб женщины ладонью. Посветил своим фонарем в лицо женщины, заглянул в глаза. Повторил: — Мертва.

— Причина смерти?

Надо было уходить. Какая разница, отчего померла эта женщина? Но Русов почему-то медлил, оглядывал каюту, мебель. Да, такие каюты на современных судах уже не строят. Была эта каюта маленькой, тесной, но уютной. Стены обшиты темным красным деревом, резной потолок, массивный, темной бронзы плафон. Картина: яркие цветы и бабочки. Узкий диванчик, пестрый халатик на спинке кресла... Кто же эта женщина? Почему оставлена командой? Капитаном оставлена?..

— Под левой грудью пулевое ранение, — сказал доктор. — Вот поглядите. Кровь на простыне. Тут она, видимо, и погибла.

— Убийство? — прошептал Жора. — Кто же ее? За что?

Теплоход вновь качнулся. Русов насторожился, толчок был резким, не плавным, как до этого. Прислушался: торопливые шаги. И зов боцмана: — «Старпом! Скорее!» Что там еще?..

— Уходим, — сказал Русов. — Жора, дай-ка фонарик. Идите!

Куликов и доктор вышли из каюты. Что же он-то медлит?.. Опять резкий толчок, пустая бутылка выкатилась из-под дивана. Русов зажег фонарик, осветил женщину и почувствовал, как волосы шевельнулись под фуражкой. Жора не ошибся: женщина улыбалась. «Фу, просто это такая гримаска на ее губах, предсмертная», — успокоил себя и вгляделся в смуглое, с родинкой на левой щеке, лицо. Какая красивая. Черные, густые волосы разметались по подушке. Круто вскинулись широкие брови. Зеленые, как вода у коралловых рифов, глаза. Русов наклонился, и почудилось ему, что хоть женщина и мертва, но глаза живут, с любопытством глядят в его лицо, зрачки в зрачки. Но отчего такое знакомое лицо? Вроде бы он ее уже где-то видел! Но где, когда? Стоп-стоп... уж не эта ли женщина приходила к нему сегодня во время коротенького, дерганого сна?..

Да, надо было уходить, но Русов медлил. Он сел на край кровати, подоткнул одеяло. Белые пятнышки, словно созвездие, были рассыпаны по теплой на вид коже в верхней части грудей.

Семь белых звездочек полукругом, причем одна немного крупнее других. Однако пора! Русов прикрыл женщину одеялами до подбородка, подошел к двери, оглянулся и представил ее себе на миг живой. Как проснувшись, выскакивала она из кровати, подбегала к окну и, плавно раскачиваясь, любовалась солнечной, океанской ширью.

— Старпо-ом! Скорее в шлюпку! Теплоход тоне-ет! — донесся до его слуха отчаянный зов Куликова. — Где вы, Николай Владимирович?

Этого еще недоставало! Да-да, крен-то заметно увеличился! Но почему? Хватаясь за переборки, опрокинув кресло, Русов будто в горку пошел. Захлопнул дверь. Из замка торчал ключ, и он зачем-то опять замкнул дверь спальни и сунул ключ в карман. Какие-то бумаги шуршали под ногами: из распахнутого письменного стола высыпались. Русов нагнулся, подобрал несколько бумаг, писем, что ли, и бросился прочь из капитанской каюты. Жора приплясывал возле двери, ведущей на палубу, махал рукой. Лицо у него было отчаянным, серым:

— Скорее! Алексанов дверь отдраил в машинное... А оттуда!..

— Воздух из машинного отделения рванул? А задраили?!

— Задраили, а судно все кренится и кренится. Воду берет!

Жора поскользнулся, запрыгал на одной ноге, удержал все же равновесие, ссыпался по заледенелому трапу на палубу. Слышно было, что двигатель шлюпки уже работает. Мухин нетерпеливо топтался возле трапа, завидя Русова и Куликова, заулыбался и быстро спустился в шлюпку. А боцман и Серегин переваливали через борт теплохода испачканную краской флягу, в каких обычно развозят молоко. Лица у обоих были красными и злыми.

— Такую грязную в океан майнать?! — кричал Серегин. — Подожди, тряпкой оботру.

— Я те оботру! — орал боцман. — Вяжи к ручке веревку... Счас потопнем, во грязи всплывет, а ты?!

— В шлюпку все, в шлюпку! — Русов подтолкнул Куликова к трапу, но тот пропустил его вперед. — Да оставьте вы флягу!