Рейс в одну сторону (СИ)

  Подошел Полозов, бывший всё это время в стороне: он прекрасно знал, что у Трясогузова нервное перенапряжение, как из-за Штукка, так и из-за того предложения психолога, которое до сих пор сознательно оставалось не озвучено. Полозов знал, что неведение больше всего расстраивает нервную систему, ослабляя и подтачивая ее каждый последующий час. Могут пройти всего лишь сутки, и человек потеряет столько сил, что восстанавливать их придется месяц, и это зависит от того, насколько это связано с личными переживаниями... пациента. Полозов всех своих знакомых и потенциальных клиентов называл пациентами, что, впрочем, никому не было известно.

  Полозов присел на кровать Трясогузова и, как бы, по-приятельски, заглянул ему в глаза:

  - Ну, как мы себя чувствуем? - спросил он, зачем-то щупая пульс на пухлой руке толстяка.

  - Хреноватенько мы себя чувствуем, - ответил Трясогузов, с силой вырывая свою кисть из цепких пальцев психолога.

  - Ух ты, несдержанный какой пациент мне попался.

  - Никакой я вам не пациент, - прошипел Альфред, зло глядя в глаза Полозова, прячущиеся за толстыми линзами старомодных очков.

  - Ну, этого вы знать не можете - вы же не пророк какой-нибудь? И кто знает, сколько вам осталось до, скажем так, моего приема? Вы ведь не будете утверждать, что полностью здоровы, не так ли?

  Толстяк мотнул головой, словно отбрасывая слова Полозова в сторону, и чем сильнее трясти головой, тем дальше они отбросятся.

  Полозов провел рукой перед лицом Альфреда и у того закрылись глаза, чего толстяк совсем не хотел: ему уже надо было вставать и ехать до туалета, а этот придурок вновь исполняет свои фокусы. Но, как ни старался Альфред произнести хотя бы слово, у него это никак не получалось. Наконец, в голове вспыхнул желтый свет, будто разорвалась маленькая бомбочка, похожая на те, бумажные, которые он бросал в далеком детстве на прохожих с балкона. Теперь одна из таких бомбочек, только наполненная горячими солнечными лучами, прилетела ему в голову, словно к нему пришло возмездие от тех сотен прохожих, на которых вылилась добрая тонная водопроводной воды.

  Он открыл глаза. Ползова рядом не было. Он полежал немного на кровати и посмотрел налево, где стояла кровать Штукка - там тоже никого не было. Толстяк повернул голову направо - ни единого человека. "Куда все умотали разом?" - задался вопросом толстяк. На обед, что ли, ушли, или на ужин?" Он посмотрел на часы: время было семь вчера.

  - Значит, на ужин, - сказал он вслух и, сделав привычную легкую зарядку, приподнялся на кровати, чтобы потом перелезть в кресло. Далось ему сейчас это нелегко: ослабли руки, да и спина разваливалась, несмотря на то, что он вообще ее не чувствовал вот уже, как тридцать с лишком лет. Он, не обратив внимания на этот нюанс, с кряхтением перелез в кресло и, громко ойкнув, плюхнулся на сиденье.

  Съездив в туалет, и едва не наделав в штаны от долгой отключки, он, с облегчением выдохнув, дотянулся до крана и умылся холодной, слегка солоноватой, водой.

  - Что за черт, - возмущенно спросил он неведомо кого, - только вчера она была пресной?

  Потом, вытерев руки о полотенце, направился к выходу.

  Привычным маршрутом он добрался до столовой, где его "любимая" раздатчица скучала, сидя на стуле. Трясогузов видел только ее колпак, съехавший на бок. "Наверное, кроссворды разгадывает, тупица эдакая", - со злостью подумал он и подъехал к раздаточному столу.

  - Аллё, есть кто? - спросил он требовательным голосом.

  - Может и есть, - буркнула в ответ раздатчица.

  - Мне бы заказ сделать, а то некогда прохлаждаться! - сказал он, чувствуя, как в нем снова поднимется волна негодования, готовая вылиться через край на голову бедной работницы-энциклопедистки.

  - Еще не все кроссворды разгадали? - спросил толстяк ехидно, приготовясь тут же ответить, если она ему нахамит.

  - Это не кроссворды - терпеть их не могу, - отозвалась та, не поднимаясь со стула.

  - Да мне всё равно, что у вас там: меня интересует мой заказ,- сказал он равнодушным тоном.

  - А мне плевать, что вас интересует,- ответила она, по-прежнему занимаясь посторонними делами на рабочем месте.

  Как только Трясогузов открыл снова рот, чтобы вправить ей мозги, она тут же встала со своего стула и, положив на раздаточный стол какую-то книжку в мягкой обложке, и упершись руками в железную столешницу, спросила:

  - Ну, и что же вы желайте?

  Альфред чуть не подавился от ее спокойного тона и, несколько смутившись, начал сбивчиво перечислять, что бы ему хотелось.

  - Мне, э-э, котлеты - три, нет, пять штук. Они же совсем малюсенькие у вас, правда?

  Раздатчица молчала, глядя сквозь Трясогузова, словно перед ней был не человек, а кусок огромного, на сто пятьдесят килограммов веса, стекла. Говорящего, требующего скверного куска стекла, сквозь которое можно смотреть, не цепляясь ни за что взглядом. Толстяку это не понравилось, но он старался не подавать виду.