Рейтар

Альмара — город большой, чистый, богатый. Город великого триумфа — ее властитель покорил земли главного и величайшего своего врага. Построена для парада гвардия перед княжеским дворцом, валят толпы народа на Площадь Правосудия перед княжеской тюрьмой, где на каменном эшафоте устанавливают огромную жаровню, а рядом с ней, пока прислоненная к столбу, стоит ржавая решетка с цепями. Именно на ней должен закончить свой путь бывший валашский князь Орбель — убийца моей семьи и моего народа. Работают помощники главного палача, сам же он — высокий, тощий и сутулый, в красной маске, приглядывает за ними, стоя в стороне.

Вокруг эшафота цепь городских стражников, во всех проулках, ведущих на площадь, отряды конных рейтар и пехотинцев. И даже в толпе, которая стекается на площадь в ожидании зрелища, крутятся агенты «верных» и Усадьбы. Никто не хочет неожиданностей.

А я уже не на службе. Полк Аххе после завершения боев отправился в Бакен, а мне в Бакене делать нечего. Я попрощался со всеми и снял с себя форму, направившись в столицу нового великого государства — Альмару. Барат — последний уцелевший вольный, — последовал за мной.

Войско честно и щедро расплатилось с нами, на ближайшие несколько лет я мог бы вообще забыть о любых делах. В Альмаре Барат ушел в загул, а я… а я просто жил. Существовал, остановившись в скромном пансионе на Речной стороне — тихой окраине города, прижавшейся к набережной. И все это время, что я прожил в Алмаре, я ждал. Ждал суда над пленным Орбелем, ждал приговора, а потом ждал казни.

И вот сегодня, когда моя месть должна свершиться окончательно — я не чувствую ничего. Мертво, стыло в душе, и все. Нет у меня желания смотреть на муки пленного князя, нет желания видеть казнь. Есть лишь ощущение того, что все закончилось. Именно что все закончилось. Вообще все. Совсем. Я прошел свой путь, я достиг его конца — а в конце нет никаких знаков, никаких стрелок, никаких указателей куда идти дальше. А я почему-то жив. почему-то перетаптываюсь в конце этой тропы, неспособный решиться ни на что.

Шум толпы, свист, крики — из ворот тюрьмы показалась позорная повозка. На ней к деревянной раме привязан человек в длинной грязной рубахе — Орбель Второй. Князь. Убийца моей семьи. С обеих сторон от телеги мерно шагают стражники. Засуетились помощники палача на эшафоте, они подгребают на жаровню угли от уже перегоревших дров, разравнивая их так, как разравнивают повара, собираясь жарить мясо на решетке. Именно так Орбель свой путь и закончит — его изжарят на решетке, как мясо.

Как всегда, напротив эшафота помост для важных персон. На высоком красном кресле, похожем на трон, сидит сам Вайм. Я впервые увидел его — малорослого, тощего, совсем молодого, похожего скорее на подростка, хромающего — я разглядел хромоту тогда, когда он шел от кареты к лестнице на помост. Светлые волосы, забранные сзади в хвост — новая мода детей владетелей, светло-серый мундир сотника княжеской гвардии. Вот он, тот, кто сумел пройтись огнем и мечом по Валашу, подчинить его своей воле, а теперь собирается казнить позорной казнью, предназначенной лишь предателем, бывшего властителя покоренной земли.

А кто рядом с ним? Генералы. Ныне «верный» Бирр, я его тоже вижу. Трое каких-то сановников, которых я не знаю и никогда не видел. И преосвященный Берг, куда же без него, который уже перебрался в новую столицу мира. Все. Ни дам, как на экзекуции цыган в Рюгеле, ни светских бесед.

Вайм смотрит на своего врага не отрываясь, с легкой и злобной усмешкой на тонких губах. Орбель избегает встречаться с ним глазами и ему страшно. Он пытается держаться, не показывать страх толпе, но получается это плохо. Впрочем… как бы я держался, ожидая подобной страшной казни? Не знаю. В долгих муках умирают казнимые таким образом.

Вот кандалы Орбеля отстегнули от рамы. Четверо помощников палача, огромных, массивных, сложением похожих на каменные тумбы, повели бывшего князя к лестнице, придерживая со всех сторон так, чтобы тот даже дернуться не мог. Медленно, шаг за шагом останавливаясь, они подняли его по ступенями на эшафот.

Судейский чиновник развернул лист бумаги и начал громко читать приговор, но толпа уже свистела, ей было все равно, за что приговорили казнимого, они ждали начала зрелища. Сам же Орбель начал кричать тогда, когда его пристегивали к решетке. Он кричал дико, без слов, просто вой на одной ноте, словно убивают не человека, а животное.

— А ты для меня и есть животное, — сказал я, поворачиваясь и направляясь к проулку, перекрытому рейтарами. — Гори здесь и гори в аду, тварь.

Рейтары расступились, пропуская меня — форма сотника, хоть и с красным шнуром вышедшего в отставку, помогла. Через другие переулки, напрочь забитые толпой зевак, я бы просто не прошел. Как Орбеля разместили над огнем, я услышал когда дошел до конца переулка — толпа взвыла в восторге, а крик казнимого даже перекрыл ее вой.

А я шел и шел по улице, пустой настолько, словно по городу мор прошел — все побежали смотреть казнь. Люди любят казни, их радует то, что казнят не их.