Река

Амброж кивнул. Секретарю такого неопределенного согласия показалось недостаточно.

— Ты подрываешь саму идею сельхозкооператива!

— Ну уж, ну уж! — хохотнул Амброж, и даже остальные осмелились заметить, что секретарь, пожалуй, хватил лишку.

Из зала неслись обрывки музыки и приглушенная, странная, будто из загробья, речь киногероев.

— Я тоже проголосую — за! Но в первую очередь за строительство плотины, — заявил Амброж, и все с испугом уставились на него.

— Видали? — торжествующе заорал Кришпин. — Он всех вас хочет выжить из низины!

— Такое дело не пойдет, Амброж!

— С ума, видать, спятил!

— Наши предки от твоих слов в гробах переворачиваются!

— Здесь, в низине, наш дом!

— Радуйся, что в свое время этому строительству хода не дали!..

— А почему не дали? — возмущенно спросил Амброж. — Да потому, что кой-кому оказалось невыгодно!

— И нам невыгодно, и всегда будет невыгодно, — укоризненно заявил кто-то из середняков, высказав вслух то, что думали остальные.

— Выходит дело, времечко-то не другое, товарищ сенатор? — преувеличенно заудивлялся Амброж и, смакуя, облизал с губ пивную пену.

— Да нет! Другое! — возразил Кришпин.

— А ведь кто-то в эти твои конюшню и мастерскую всадит денежки! Или нет? Кооператив на воде! Вот где ты прославишься!

— Заткнись! — взорвался Кришпин.

В двери зала просунулась какая-то физиономия, призывая не забывать, что идет фильм. В глухие голоса вклинилось стрекотание пулемета, и музыка заиграла громче.

— Должно, про войну, — заметил чей-то голос.

— Шли бы лучше кино смотреть… — посоветовал трактирщик.

— Тебе, Амброж, хорошо трепаться, когда знаешь, что с кузней покончено, — вмешался мужик, сидящий слева от него.

— Пока что не покончено!

Кришпин многозначительно осклабился, делая вид, будто ему об этом кое-что известно. Остальные хмурились, ужасаясь призраку затопленной низины.

— Или ты держишь зло на мельника?

— Что верно, то верно! Держу! Да только не со вчерашнего дня это началось, — согласился Амброж.

— Чтобы из-за какой-то бабы всю деревню переселять… — изумился кто-то, и остальные облегченно захохотали.

— Дурачье! — Амброж едва сдержался, чтобы не сплюнуть.

Его пытались урезонить: не сходи с ума! Хватит об этом, бросьте вы, пошумели, и ладно! Куда ты? Останься!

Амброж расплатился с трактирщиком, схватил свое полупальто и выскочил в ночь.

И вот опять он шагает из деревни к себе на выселки. Проходит мимо темных, без признаков жизни домов. В тоскливой слякотной тьме среди грязи и серого снега еще четче белеют стены мельницы. Река стала шумной. Рождественская оттепель добралась до макушек окрестных гор. Амброж припомнил свой неудавшийся поход в кино. И впервые пришло в голову: а ведь он так и не знает, откуда в нем это чувство одиночества. Из-за того, что его никто не поддерживает, когда он говорит о реке? Или потому, что не стало жены? Видимо, легче преодолеть боль утраты, чем переубедить соседей. Они продолжают ходить к нему в кузню и вести бесконечные разговоры, убеждая понять и их страхи, и требования времени, в котором он живет. Была бы при нем жена, все шло бы легче. Жена или, может, любовница? Все равно! Видно, куда-то надо девать энергию, а не ломать попусту голову над тем, что происходит вокруг.

«У меня есть дочь. Но кто знает, сколько она еще проживет со мной вместе?»

Когда Яна в первый раз привела к ним в дом Радима, Амброж понял, что дочка пробудет здесь месяц-другой, не дольше.

Радим Зезула приезжал с Яной все чаще. И в жилой части кузни опять стало весело. Черноволосый, подвижный как ртуть паренек нравился Амброжу. Он пытался помочь по дому и в кузне, но видно было, что к таким делам непривычен. Инструменты держал в руках бестолково и неумело. Топор почему-то казался ему то чересчур тяжелым, то острым, ручки у инвентаря тоже никудышные, только мозоли набивают!

Такой вот он был неумеха.

— Вы бы шли на другую работу, — предложил Радим, когда Амброж пожаловался, что нет у него уверенности, дотянет ли кузня до весны.

— Не так-то все просто, — отмахнулся Амброж.

— Радим тоже поменял работу, — сказала Яна, и тут предположения Амброжа, наблюдавшего повадки и манеры будущего зятя, наконец-то подтвердились: Радим был официантом.

— Плохо зарабатывал? — спросил Амброж участливо.

— Да нет, зарабатывал хорошо! Но сейчас мне живется лучше!

— Чего уж хорошего-то — таскаться, куда черт пошлет, — ляпнул Амброж с пренебрежением, но сразу же усомнился: не так ли и сам он рвался из дому, влекомый весенним зовом реки, и каждый нерв в нем дрожал и манил в дальний путь?

— Вербовали на производство, да, к счастью, ухватился за просвещение!

— Просвещение? — не понял Амброж.

— Несу свет в самые глухие деревушки… — начал было Радим перечислять задачи и мероприятия, про которые Амброж иногда слыхал по радио, но ему и в голову не приходило, что такое может быть кому-то хлебом насущным.

— Какая-то непонятная работа, — удивился Амброж.

Яна поспешила заверить отца:

— Мы скоро квартиру получим! В городе!

— Хочешь сказать, что если б остался официантом, то не получил бы?

— Уж это наверняка, — с гордостью ответила Яна.