Река

Осмелев, Амброж окинул взглядом примолкнувших рядом с ним мужчин. «Надо бы напомнить Тонде, как хорошо мы друг друга знаем. Ведь Тонда прибился тогда к четникам только потому, что будущий тесть не захотел отдать дочь за простого столяра-подмастерья. Просто пошел на службу. Ведь там можно было кое-что заработать. Все мы знали, как было дело. Понимали его. Во время войны стало ясно, что четницкая служба за ничтожное жалованье Первой республики[3] не испортила Тонду. В моей кузне сменилось немало парней, бежавших с принудительных работ из Германии. Тонда про них знал и молчал. Но сейчас тоже молчит. Да и мне неохота разговаривать. Самое время поразмыслить, что за несчастный характер у меня. Подумать про кузню, про сельхозкооператив и секретаря Кришпина. Вчера мы с ним здорово схватились, и теперь они считают, будто, кроме меня, некому было в него пульнуть. Со мной дело — верняк!»

Вот они и прикатили. Тихий утренний город. Машина остановилась перед двухэтажным домом. Амброжа привели в комнату, на освещенные окна которой он обратил внимание, как только вылез из машины на мокрый тротуар. Ему велели сесть к столу с ярко горящей лампой. Как горох из мешка посыпались вопросы. Допрашивал человек в синем берете.

— Пан Амброж, вы признаете, что сегодня ночью стреляли в Йозефа Кришпина, секретаря сельского комитета в Брудеке?

— Нет, не признаю!

— Вам известно, что признание смягчит вашу вину?

— Известно. Да только если есть в чем признаваться, — спокойно ответил Амброж. Поерзав на стуле, он наконец уселся так, чтобы свет не очень бил в глаза.

— Когда у вас обнаружат оружие, будет поздно!

— Никакого оружия у меня не обнаружат! Разве что…

— Что — «разве что»?

— Так ведь и сейчас еще в реке можно найти какую-нибудь железяку. Винтовку там или гранату!

— Вы имеете в виду те, что остались после войны? — понимающе спросил тот, что раньше был в берете, и Амброж кивнул головой.

— Вы с Кришпином не ладите?

— Не ладим!

— Почему же?

— Это уж дело мое!

— Если бы вас не заподозрили, что вы стреляли в него, тогда, конечно, дело ваше!

— Да вы понимаете, как он должен мне насолить, чтоб я в него стрельнул? — удивленно протянул Амброж.

— И как же? — с интересом произнес голос за лампой.

Амброж обессиленно покачал головой. Наморщив лоб, он пытался отыскать причину, которая могла бы заставить его выстрелить в человека.

— Ну, наверное, и вы б в кого-нибудь пульнули, коли дело касалось бы вашей жизни! — пришло ему наконец в голову.

— Однако Кришпин на вашу жизнь не покушался!

— Чего не было, того не было!

— Послушайте, — начал допрашивающий мягко, — бывает, человек вспылит и в такую минуту, не помня себя от гнева, может пойти на что угодно.

Амброж уловил подвох в его добродушном тоне и еще решительней замотал головой.

Человек вышел из-за стола, и Амброж заметил на его черных волосах вмятину от тесного синего берета. Подойдя к дверям, он пригласил в комнату другого, одетого в форму. Тот уселся к столу и склонился над чистыми листами белой бумаги.

— Перечислите все, что вы вчера делали, — приказал следователь, и Амброж начал… Начал с самого утра. Сейчас он уже не помнил, с какой пронзительной яркостью запечатлелась в его душе весенняя красота того утра. Рехнуться можно, если постоянно держать в думках истину, гласящую, что за каждый счастливый миг нужно расплачиваться… Ведь тогда и радость не в радость. Один только страх. А разве можно так жить?

Амброж собрался было слово в слово передать руготню с Кришпином, но следователь его перебил:

— Короче. Ну, значит, вы не поладили!

— Я хочу рассказать из-за чего!

— Вы полагаете, будет разумно вносить все подробности в протокол?

— Да! Я так полагаю, — с твердостью заявил Амброж.

— У вас есть свидетели, которые могут подтвердить, что вы делали во время войны?

— Да! У нас в Брудеке каждому известно, как я вел себя в войну!

— Кому это — каждому?

— Ну… — забеспокоился Амброж, — односельчанам!

Следователь кивнул:

— Имена!

Амброж мял рукой лицо, и ему казалось, что он стоит над рухнувшим лотком, решая, не кинуться ли ему в воду. Еще мальчишкой его притягивало течение, но лишь много позднее он испытал это счастье — прыгнул, преодолел силу воды, поднялся на ноги и двинулся вперед, под самое водяное колесо. Но сейчас он не смог решиться. Не прыгнул! Так ведь допрос так мало похож на реку! Он вспомнил Матлоху, Трояка, Патеру, но тут же в памяти всплыло, что именно их лица промелькнули в свете фар возле кузни. И его уверенность как-то сразу пропала. Станут ли они показывать против Кришпина?

Больше следователь к этому не возвращался.

«Он дает мне время все обдумать и понять, что теперь у меня надежда только на самого себя…»

— …Потом вы приехали к себе в кузню и стали грузить товар… — ободряюще сказал следователь. Амброж пожалел, что приходится опустить такой существенный кусок из своего вчерашнего дня. И он продолжал рассказывать, начиная с того момента, когда пришла Роза.

— И с ней вы тоже не поладили!

— Не поладил!

— Да, денек у вас вчера был, прямо сказать, не слишком удачный!

— Она пришла и заявила, чтобы я убирался прочь из низины!

— Этого хотела она?