Река

Его опять увели. Но теперь уже в большую комнату, где, развалясь вокруг стола и на нарах, коротали время несколько мужчин. Никого из них Амброж не знал. Не успела за окнами, расположенными высоко под потолком, опуститься тьма, как вспыхнула лампочка в проволочной сетке и нарушила доверительную атмосферу этой, пожалуй, даже уютной обстановки. Довольно быстро Амброжу стало известно, что один из сидящих здесь укрывал золото (моя собственная дура собака выкопала), другой занимался перепродажей скота (золотое дно! Эх, не надо было брать в компаньоны одну стервь), третий был вором. Вор с брезгливостью поглядывал на этих барышников, спекулянтов и скоробогатиков (так бывает со всеми, кто лезет не в свое дело и берется не за свое ремесло).

— Нам тут только убийцы не хватало, — высокомерно заявил один из них, когда Амброж честно рассказал, почему он здесь очутился.

— Но я не убийца! — резко возразил он.

— Все говорят, что убийца!

— Тебе лучше сознаться! Станет легче, — добавил кто-то ободряюще.

— Ты, приятель, фраер — поднял пушку на этих свиней!

— Когда-нибудь тебе поставят памятник!

— Заткнись! — в отчаянии завопил Амброж.

— Но все равно тебе лучше признаться в своем геройском поступке!

Он забился в угол и заткнул уши, чтобы не слышать хохота, становившегося все громче с каждым его протестующим словом. Но когда Амброж хотел врезать одному из них, самому рьяному, остальные встали против него стеной…

Амброж сторонился этой компании, но деваться было некуда.

И эту ночь Амброж тоже провел без сна. Охватила слабость. Она не прошла и после завтрака. Амброж не доел своей пайки и пустил миску по столу. Ее одновременно схватили несколько рук. Амброж то садился, то вскакивал с места и стоял столбом. Никто не попрекнул его, что он не участвует в уборке, не берется за веник или за тряпки. Потом его фамилию снова выкрикнул голос из-за двери. Амброж заторопился, надеясь, что уже нашли настоящего виновника этого бессмысленного покушения. Пришлось собрать все силы, чтобы не выглядеть слабаком, когда его привели в комнату, где за столом сидела Яна. Она с трудом сдерживала рыдания и не могла выдавить из себя ни слова.

— Зачем ты это сделал, отец? — прошептала она.

— Я ничего не сделал!

— Тебе надо признаться. — Она, похоже, просила его об этом, но скопившаяся боль, сдавив горло, не давала ей вымолвить связно еще что-то очень важное. — Признайся, так будет лучше для нас всех!

Амброж держал дочь за руку и все повторял и повторял, что ему не в чем признаваться.

— Где Радим? Почему не пришел с тобой?

Она не ответила. Очевидно, тот послал Яну сломить отцовское упрямство.

— Ты мне не веришь, дочка?

— Подумай о нас, отец! — Она подняла на него заплаканные глаза, и он решил — надо сделать все, что в его силах, чтобы не испортить жизнь этим двум.

— Я не могу доказать, что стрелял не я, — неохотно произнес он.

— Вот видишь… — Яна кивнула, как будто желая сказать: «Значит, тебе не остается ничего другого, как сознаться!»

Они молча сидели друг против друга. Амброж пытался понять, как же это Яна с Радимом поддались кривотолкам, поверили тому, что слышали со всех сторон: «Ваш отец убийца!» Вот зятек и показал себя!.. Всегда был какой-то чудной!..

— Если мое дело кончится плохо… — начал он робко, — забирай из дому все, что тебе может пригодиться!

Но тут подошел конвоир, все это время делавший вид, будто смотрит в окно, и увел Амброжа. Он даже обрадовался — слава богу, свидание с дочерью окончено. За Яниными словами стояла перед ним низина в чуждом и враждебном обличье. Даже родная дочь не верит в его невиновность, что же тогда говорить об остальных?..

Его временные соседи по камере то и дело менялись. Одни уходили, других приводили. Новые разговоры, новые пестрые судьбы. Амброж теперь знал: здесь сидят в ожидании суда. Иногда его вызывали, требовали признаться, где он укрывает оружие.

— Не глупите, не запирайтесь!