Река моя колыбельная...

Конопатый выхватил нож и стал резать веревки. В два прыжка бородач оказался возле конопатого, мгновенно вывернул ему руку с ножом, поднял за веревки Мухтара и, загораживаясь им, пошел на Амира и Даригу. Продвигаясь, бородач подхватил с нола нож и, приставив его к горлу Мухтара, хрипло сказал, глядя лешачьими глазами в глаза Амира:

— Если эта дурочка не уберет ружье, то я полосну горло твоему братику. Считаю до пяти… пусть кладет ружье вон на тот мешок. Тогда я никого не трону. Вы мне не нужны. Ну! Считаю! Раз…

Острие ножа вдавилось в горло Мухтара, и видно было, как пульсировала кровь в прижатой вене. Бледный Мухтар и растерянный Амир посмотрели друг другу в глаза.

— Два, — прохрипел бородач.

Руки у Дариги дрогнули, и ствол стал ходить из стороны в сторону.

— Три! — зловеще прохрипел бородач.

— Да дай ты ему кувалдой по балде! — закричал Мухтар. — Пусть режет меня! Пусть! Всех не зарежет! Ну, что ты стоишь? Если он меня… — Мухтар замолк — нож остро вдавился ему в шею.

— Четыре! — с яростным придыхом крикнул бородач.

Дарига встрепенулась и быстро подошла к Амиру. Дрожащими руками сунула ему ружье…

Амир колебался.

Мухтар и бородач, затаив дыханис, следили за ними.

Бородач сек глазами то Даригу, то Амира, потом едва понятно, почти безголосо, проговорил:

— Положи ружье, куда я сказал, дура!

— Чего? — невольно переспросил Амир.

— Положи ружье на тот мешок, — наливаясь злобой, повторил бородач и, указывая ножом, на секунду оторвал его от горла.

И в тот же момент Мухтар, падая вперед, увлек за собой бородача и конопатого. Вскинулась рука с ножом, и Амир саданул по ней кувалдой. Взвыв от боли, бородач выронил нож и вскочил, нажимая руку меж ног. Конопатый шустро подхватил финку и, нацелив ее на бородача, сказал, заикаясь:

— Ну теперь, цыган, ты меня не возьмешь… А ну, прыгай в воду!

— А ну, прыгай! — звонко повторил Амир и снова замахнулся кувалдой.

— Прыгай! — крикнула Дарига и вскинула ружье, целясь в косматую голову.

Тот, корчась от боли, сипло прохрипел:

— Вы мне руку раздробили, я и так плавать не могу. Куда прыгай? Это же Дарья. Ссадите на берег…

Заходило солнце. Река спокойно разливалась во всю ширь своего низовья. Посреди реки стоял остров, покрытый густой тугайской растительностью. К берегу прижались плоты, и над ними, как игрушки на невидимых нитях, висели чайки.

Каик под парусом скользил прямо туда, где качались иа волнах расхлябанные бревна плотов.

Пожилой табунщик грустно смотрел на детей. К седлу был приторочен костыль: одной ноги у табунщика не было. Он был в гимнастерке с потертыми планками, а на голове солдатская шапка.

— Я нашел вашего дедушку на этом острове, — проговорил табунщик. — Он лежал без сознания… Когда ему стало лучше, дедушка пошел искать вас, но он был совсем слабый… Вчера я отвез его в больницу, на рудник. Оттуда завтра пойдет за вами катер. Так что вы ждите… А я поеду в аул за милиционером и привезу вам еще хлеба.

Мальчики покосились на маленький кусок лепешки, который бережно держал Амир.

— Вы ешьте. Я привезу еще, — сказал табунщик. — Ешьте.

Мальчики мужественно отвернулись от хлеба и посмотрели на лошадей. Их на острове было мало. Десять кобыл, один жеребец и три худых стригунка, чем-то неуловимо напоминающих мальчиков.

— Мы тогда поплывем, — робко заговорил Мухтар. — А то темнеет, — вежливо пояснил он.

— Там девочка одна, — добавил Амир и махнул рукой на каик.

Табунщик кивнул головой.

Мальчики обошли, как поганое место, сидящего на земле связанного бородача и пошли в сторону каика, на мачте которого уже горел фонарь.

Конопатый заспешил за ребятами, но табунщик остановил его:

— Постой, ты пойдешь со мной…

Табунщик тронул коня и, не глядя на бородача, поехал вброд по протоке. Бородач тревожно заерзал на месте и крикнул:

— Эй, меня тут волки сожрут… Эй, слышишь?!

— Падаль волки не жрут, только шакалы, — отозвался табунщик и, обернувшись к конопатому, сказал: — Ладно, оставайся с ним.

— Зачем он мне? — обиженно промычал конопатый.

— Охраняй! — строго сказал табунщик.

Волоча за собой каик с плотами, буксирный катер причалил к берегу. Сразу же за пристанью виднелся рудник, к нему вела узкоколейка, а чуть в стороне стояли дома рабочего поселка, утопающего в зелени фруктового сада.

Около каика собрались рабочие, в большинстве женщины. Амир и Мухтар удивленно разглядывали, как, бережно ссыпая в кулечки, люди фасовали соль.

Под восторженный гомон детишек несколько щуплых мужиков выгружали сома-людоеда.

К полудню, разобрав плоты, женщины-рабочие загрузили лес в маленькие вагонетки, велели мальчикам сесть на паровоз, и поезд тронулся в сторону рудников…

На бампере паровоза был укреплен транспарант: «Смертью для черных фашистских свиней лейся горячий дарьинский свинец!»

В больничном саду, где огоньками желтели скороспелые яблоки, робко чокали соловьи.

Дорожкой сада, тяжело переваливаясь на костылях, шел в сопровождении ребят табунщик.

Мальчики с пыльно-серыми лицами улыбались, сверкали зубами и глазами. Девочка весело рассказывала: