Река непутевая

Река непутевая

СВОЙ БРАТ РАБОЧИЙ

КОЕ-ЧТО ДЛЯ НАЧАЛА

В распадке между гор с севера на юг течет бойкий ручей. Справа от него, если смотреть по течению, на склоне стоит поселок — десяток одноэтажных бревенчатых домов и несколько бараков. Слева, на склоне другой горушки, — старые разведочные штольни и шахта. Чтобы попасть из поселка к шахте, надо перейти ручей. В распадке — только один удобный и безопасный переход. К этому месту из поселка сбегается стая тропинок, а за ручьем идет уже только одна общая дорога.

У перехода, в шаге от воды, построен дощатый павильон, который неофициально именуется «Зеленым шумом». Торгует в «Шуме» Соня Клецка, глухонемая плотная женщина с круглым лицом и рыжими глазами.

Соня стоит за сатураторной стойкой, модернизированной шахтными умельцами. Покажешь палец, она дернет за рычаг один раз — и в стакан выльется ровно пятьдесят граммов вина. Два пальца, два рывка — сто граммов. Три — сто пятьдесят. Закуски Клецка не держит. Вон она, закуска, — ручей. Он и зимой не замерзает.

В шесть утра, когда я выхожу из итеэровского общежития, ручья не видно. В низине туман, белый и плотный. Я стою выше. Отлично видно шахту и склон впереди нее, залитый солнцем, розовый от цветов багульника. Рядом с шахтой — маленькая флотационная фабрика. Там копошатся люди, грузят в автомашину короткие тугие мешочки с молибденовым концентратом. Каждый мешочек — пятьдесят килограммов…

А не так давно на ладан рудничок наш дышал. Запасы руды на втором горизонте шахты дорабатывались, а денег на углубку не давали.

Почему? Да очень просто.

По существующим инструкциям, чтобы шахту углубить или новую заложить, надо иметь обоснованные промышленные запасы. А перспективные запасы переходят в категорию промышленных только тогда, когда их вскроют и руками потрогают. Но вскрывают-то ведь шахтами. А на шахту денег не дают… Замкнутый круг получается: «любовь — кольцо». Чтобы вскрыть, надо деньги, чтобы получить деньги, нужно вскрыть.

Наш бывший техрук тогда с горя целую теорию разработал и кандидатскую диссертацию защитил попутно. Называется — за один раз не выговоришь: «Обоснование выбора способа вскрытия жильных месторождений на базе перспективных запасов с применением вероятностно-статистических методов».

Наладилось дело. От Сихотэ-Алиня до Урала горняки с облегчением вздохнули. Молодец, говорят. Голове! Потому что всякий теперь четко перспективные запасы мог обосновать. Появились деньги, рудники стали расти.

Парень-то он стоящий, наш техрук. Только я еще думаю, что нужда заставляет калачики есть. Прижмет, как нас, так не только теорию вероятности придумаешь, а и двигатель вечный…

Да. А гора нам с той поры еще ближе стала. Что говорить! У нас здесь даже чисто шахтерские термины звучат уместнее, чем где-то: «Куда поехал?» — «На-гора». «Куда пошел?» — «В гору». Именно в гору, настоящую. А то пишут, что вот-де шахтеры Донбасса выдали на-гора столько-то угля. Смешно — «на-гора»… «На-степь» они выдали, а не «на-гора».

Я все еще стою у крыльца, любуюсь окрестностями.

Туман над ручьем — как тенета. Тянется за тобой — хоть отрывай. Я вхожу в него метрах в двухстах ниже «Зеленого шума», поднимаю голенища сапог и лезу в упругую воду. Сразу за ручьем — крутой каменистый склон, чертова пашня. Камни ползут из-под ног и руками не очень-то обопрешься: грани у них, как ножи. И еще забота — сапог не распороть…

Выше осыпи гора уже не такая крутая и сплошь заросла багульником. Туман остается внизу, а я вползаю в кусты и падаю на живот, отдыхиваюсь. Багул этот чертов дурманит. Кто-то мне говорил, что если уснуть в нем, когда цветет, то и не проснешься. Сказки, должно быть, а все равно неприятно. Вот издали смотреть — ничего, красиво даже, когда гора стоит розовая…

Кто-то там, внизу, булькается? Ручей мне не видно в тумане, но слышно — сопит кто-то на осыпи, ко мне лезет. А я-то думал, что один здесь хожу…

Из тумана возникает голова, показываются широкие плечи и наконец на площадку втаскивается все туловище. Начальник шахты горный инженер Степанов собственной персоной валится рядом. Вот фигура! Он даже лежа сутулится. Это оттого, что в шахте ему приходится гнуться в три погибели. Я тоже не маленький — метр восемьдесят пять, но он — все два, наверное. И лицо у него под стать горе, как из камня вырублено.

— Аникину — привет! — хрипит он.

Я помалкиваю, пусть отдышится сначала.

— Почему здесь лазишь? — спрашивает он. — Клецки боишься?

— Да нет, — говорю я. — «По кривой дороге вперед не видать»…

Смеется — отдышался. А сам-то он, интересно, почему не через переход ходит, как люди? Сейчас еще спросит, о чем в газетах пишут, — это уж точно. Знает, что мы с хирургом Кутузовым копилочку газетных «ляпов» держим.

Так и есть! Спросил.

— Мелочи все, — поскромничал я. — Вчера, правда, спецкор сообщил, что у кочегара Петрова форсунки всегда в порядке…

— А-а, — тянет он разочаровано. — А с Велтой как?