Недавно у меня было странное чувство: как будто в своем собственном городе и даже в стране я эмигрант, который уже отлично изучил язык туземцев, но ещё не может понять людей и их поведение…
И мне вспомнился Тбилиси восьмидесятых – совершенно другой. В тогдашнем городе помню я великолепную выставку художника Омара Дурмишидзе.
А особенно запечатлилось в памяти полотно под названием "Старый рыбак".
Старый рыбак сидит на тротуаре темной улицы; перед ним ящик. Он поместил рыбу на этом ящике и выглядит совершенно безнадежным и одиноким. Он сидит так удивительно, что складки его рубашки и морщины имеют одну и ту же форму.
А когда подходишь ближе, вдруг обнаруживаешь маленькие искорки надежды в его глазах – может быть, ты купишь его рыбу?
Если отойдешь от картины подальше и посмотришь, уже не увидишь те белые искорки – и ты тоже не купил ту рыбу.
Подойдешь к старому рыбаку опять – увидишь кусочек надежды в его глазах, а когда отступишь от него – искорки исчезают.
Можно подумать, что это – просто иллюзия, но сколько раз ты не попытался бы, столько раз и получишь тот же результат.
Мне тогда было двадцать лет, и я ходил смотреть на это полотно чуть ли не каждый день.
Я помню ту картину так отчётливо, что могу опять увидеть старика, то есть, могу представить себе, досконально восстановить его в памяти.
Я не просто смотрю, но также чувствую, что это же я сам, тот рыбак, смотрящий на Вас из рисунка с маленькими искорками надежды в глазах – а может быть кто-нибудь купит мою рыбу?
Внезапный Портрет Мастера
(Плач по смерти Реваза Инанишвили*)
– Он большой, слишком большой. Его масштабные персонажи могут сотрясти мир, – сказал мне задумчиво и после паузы добавил: "Но обычный человек не такой"…
– И как насчет Вас? – я спросил.
– А я – маленький. Усталый, и даже не могу ходить без своей палки. Как видишь, сижу я здесь, под сенью этого старого дуба, и не хочу высоко глядеть, пальцем в небо попасть. Я только пристально смотрю вниз, наблюдаю муравьев, которые гораздо более тяжелый груз несут, чем сами они, – и он умолк, может быть, ожидал моего ответа.
– Я не хочу быть большим, как тот… И считайте меня, пожалуйста, вот одним из этих муравьев, – ответил я.
И так он улыбнулся, как только он умел и никто другой – просительно, но с неподвижной грустью в глазах, и свою правдивую правую руку мне на голову положил.
Затем с помощью своей палки начал подниматься.
Вставал он очень медленно.
Встал на ноги, встал…
Так и ушёл – опираясь на палку.
Ушел, ушел…
И исчез.
Великолепным был он человеком.
– Я пишу только когда моя душа жаждет молитвы, – так он говорил…
А ты, крохобор, не не побоись его простоты, не называй "деревенским писателем".
В его деревне помещается целая страна или, если хочешь, целый мир…
Но знаю я: для тебя необходимо, чтобы сначала в Европе или где-то там назвали его великим писателем, как назвали художника Нико Пиросманашвили, а уж потом и ты заплачешь – мол, гениальнейшим был он писателем…
Это же крокодиловы слезы – говорят, так крокодилы плачут, когда уже съедят кого-то.
-–