Реки Аида

— Я не пил браги четырнадцать лет, — сказал он торжественно. — В тюрьме на «Святом Кресте» я обещал себе, что выпью на свадьбе доченьки. — Затряслась у него борода, но быстро овладел собой. — Но сейчас не свадьба! Сейчас на погибель гаду.

— Гаду на погибель! — поддакнули гости и склонили головы.

Ханас подошел к обоим и торжественно поцеловал. Только тогда закусили водку огурцом и икрой.

Моше Кичалес решил не портить возвышенного настроения мгновенным и грубым требованием оплаты в натуре. Этой оплатой должен был быть человек Ханаса Тосик, из-за роста называемый своим хозяином Малым Обрезом. Он идеально подходил для выполнения поручения, которое Кичалес, король львовской проституции, выполняющий любые людские фантазии и желания, получил несколько дней назад. Так вот некий холуй какой-то богатой семьи хотел заказать для своей пани, пожилой уже дамы, любовника, которого охарактеризовал как неутомимого жеребца. Это была идеальная характеристика Малого Обреза.

Моше Кичалес проглотил булочку с икрой и молчал. Попросить теперь о Тосике — это была бы грубая непристойность. Не нарушил поэтому патетичной атмосферы, в которой объявлен крестовый поход похитителю.

Малый Обрез и так не мог бы вернуть ему сейчас услугу. Он был очень занят. Его хозяин поручил ему важное задание. В трех этажах под ними, в подвале, гувернантка Людвика Вишневская получала расплату за свой проступок. Тосик как раз расстегивал ширинку.

3

В комнате царил полумрак. Через задернутые тяжелые, пушистые шторы не попадал даже самый легкий отблеск с оживленной улицы — ни один снопа света автомобильных фар, ни одна вспышка электрического разряда на трамвайном токоприемнике. Об уличном движении снаружи дома доходили только звуки — или это шум мотора, или звонок трамвая, или неожиданный клаксон. Просачивались они через закрытое окно и тихо журчащее радио, по которому передавали концерт по заявкам.

Она слышала все эти звуки очень отчетливо — ее чувствительные уши обостряли их и усиливали. Они были для нее как свадебные колокола.

Ее обоняние было одинаково чувствительно. Она чувствовала запах сигар в бархатный обивке кушетки, о которой с удовольствием потирала свою щеку, чувствовала невероятный запах цветов со всех сторон, доходящий до ее ноздрей. Он был густой, но легкий, интенсивный, но недушащий.

Слабые глаза девочки мало, однако, видели — только мерцающий огонек света, который медленно передвигался вокруг нее. Обволакивал ее и окружал приветливым блеском — как добрый домовой, как Ангел-Хранитель, о котором рассказывала ей часто панна Людвика. Она улыбнулась. Ей было блаженно. Свое счастье она выразила тихим писком.

Мужчина зажег спичкой фитили трех свечей. Языки пламени освещали шезлонг, на котором лежала девочка, и несколько горшков с белыми цветами, распространяющим этот одуряющий запах. Мужчина налил себе вина в рюмку и выпил ее мелкими глотками. Он смотрел на ребенка, который слегка улыбался. Провоцирует меня, — думал он, — хочет, чтобы я уже сейчас это сделал.

Волнение его распирало. Он не заботился об этом. Умел его подавлять, властвовать над ним всесильно, умел давать ему волю в малых дозах. Так сделает именно сейчас. Маленькая доза удовольствия.

Коснется ее и раздвинет ей цветок, а потом быстро сосредоточится на чем-то другом.

Погладил ладонью ее икры, а потом — как непревзойденный пианист — заиграл пальцами на ее бедре. Проглотил слюну, когда коснулся цели. А потом вдруг и сознательно отвлекся. Да, владел своим возбуждением. Ему не было уже семнадцати лет, когда впервые почувствовал запах этих цветов и обезумел от похоти, в их душном запахе стал мужчиной.

Он посмотрел на серебряный поднос, стоящий на столике, пересчитал крошки пирога, лежащие на тарелке, куриные кости, старательно обглоданные, кусочки желе, прилепленные к серебряной вилочке. Не имел запаса еды для девочек — это было равнозначно лишению удовольствия от общения с ними. Голодные они недоверчивы. А недоверчивые являются неприязненными и сопротивляющимися. Он же хотел только девушек нежных и безгранично ему уступчивых.

Он достал яйцо, застрявшее в серебряном бокале, края которого оплетал орнамент в форме плюща. Разбил яйцо, после чего отделил желток от белка, а этот последний вылил на чистую глубокую тарелку.

Аккуратно закатал ее платье. Он открыл икры в гольфах и бедра в толстых телесных чулках. Позволил себе легкие судороги волнения. Он мог в любое время остановить их. Управлял безраздельно своими реакциями.

Окунул правую руку в скользкий, студенистый белок яйца. Круговыми движениями распределял его по телу девочки, скользил пальцами по ее животу и бедрам, пока не добрался до центра — до реактор тепла, до очага силы. И пробудил в нем мощь.

Он встал и нежно поцеловал ее. Это было прелюдией, завтра наступит концерт.

Пискнула тихо. Ей было блаженно. Уснула.

4