Реки Аида

Попельский несколько раз в своей полицейской жизни боролся с различными противниками — мнимыми на тренингах, а подлинными в темных львовских переулках. Уроки бокса, которые были обязательным элементом подготовки полицейских в волынских Сарнах, доставляли ему изначально проблемы, а инстинкт борьбы его подводил разочаровывал. Старый боксер и цирковой атлет Вацлав Ярош, который был его тренером, сказал ему однажды: «Хороший боксер как зверь — опирается на инстинкт, посредственный боксер должен полагаться только на холодный расчет, а кто не имеет инстинкта и холодной головы, тот получает в задницу». Попельский принял эти слова близко к сердцу. Лишенный инстинкта борьбы, который бы ему позволял эффективную и быструю реакцию, он решил стать хотя бы посредственным боксером. Долго и кропотливо учился укрощать свои эмоции, используя уклоны и метод «считать до десяти». В конце концов ему это удалось. Хладнокровие не покидало его в бою почти никогда, разве что в схватке сопровождал какой-то элемент неожиданный и иррациональный, на который не имел влияния.

На свою болезнь — светочувствительную эпилепсию — Попельский, конечно, имел некоторое влияние, но это влияние было печально и парадоксально. Мог поскольку всегда и везде вызвать у себя приступ болезни, но предотвратить его умел в очень ограниченной степени. Минимизации риска приступа служило предотвращение рассеянного или мигающего света через постоянное использование темного пенсне.

Сташек, горилла Ханаса, ничего, конечно, не знал о болезни Попельского, но был уверен, что дрожание лампы введет противника, не знающего хорошо подвал, в дополнительное оцепенение. Он напал на него поэтому, раскачав прежде лампу, висящую на проводе. Не предвидел, что блестящий экран приведенной в движение лампочки будет отбрасывать тень по стенам и таким образом танцующая лампа станет источником света прерывистого, то есть эпилептичным триггером.

Попельский, когда осознал опасность этого, немедленно утратил хладнокровие. Остался ему всего лишь инстинкт, который был у него очень ненадежным.

В первый раз его подвел, когда Сташек бросился на него с правой стороны. Попельский инстинктивно сделал уклон влево и в эту секунду понял, что нападающий только имитировал удар. Действительная атака пришла с левой стороны и была мощной.

Глухой левый хук попал Попельскому в ухо. Комиссар почувствовал теплую пульсирующую боль и услышал пронзительный писк. У него было впечатление, что какое-то насекомое жужжит в его ушной раковине. Он откинулся на стену.

Сташек не последовал за ударом. Скакал вокруг противника, как будто высматривал место, в которое может ударить — сильно, недвусмысленно и окончательно. Вдруг он бросил голову вправо, и Попельский снова дал себя обмануть. Нанес правый прямой и снес воздух. Между тем хорошо вымеренный удар вышел с противоположной стороны, но это не Сташек был атакующим.

Это Ханас выскочил из тени и подбитым ботинком напал с силой на левую голень Попельского. К счастью, атакованный согнул немного ногу, и, таким образом, толстая набойка каблука только распорола материал брюк и нарушила верхний слой кожи, не вызывая перелома.

Тем не менее боль была очень острая. Попельский взревел и бросился вслепую в сторону Ханаса. Он схватил его за галстук и бросил на противоположную стену. Когда почувствовал в руке треснувшую ткань рубашки, а оторванные пуговицы стрельнули по стенам, набрался уверенности в себе. Глубоко набрал воздух, но уже не смог выбросить его из легких.

Дыхание выбил у него Сташек, который наклонился и своим костлявым лбом вонзился ему под ребро. Комиссар застыл и выпустил Ханаса из рук.

Тогда тот схватил за качающуюся лампу и толкнул ее в направлении Попельского.

Горячая лампа зашипела на его потной голове и лопнула. Попельский увидел сотни искр.

И тогда наступило спокойствие и упала тишина, нарушаемая тихими отголосками сильного ветра. Ventus epilepticus[16] ворвался в мозг Попельского. Полицейский широко открыл рот, и из него вылилась густая пена. Рухнул на землю так, как если бы сложился в суставах — сначала опустился на колени, потом упал на ягодицы и наконец прислонил локтями. Потом дернул им первый спазм и бросил его на бетон. Потом он начал стонать и еще стонать, а его руки и ноги били о земле, как крылья зарезанной птицы.

Разъяренный Ханас с порванным галстуком и с разорванной рубашкой прыгнул на лежащего обеими ногами. Под набойками его каблуков оказалась рука комиссара.

Если бы Попельский был в полном сознании, то и так мог бы описать свои ощущения только очень приблизительным способом — с помощью выражения «как будто».

Услышал бы потому что в своем локте «как будто» треск, какие-то нервы и провода в его руке «как будто» странно напряглись, а потом почувствовал бы, что по его конечности распространяется странное и «как будто» зудящее тепло.

30