Реки Аида

Попельский потянулся рукой к цепи на своей шее. Боль, которая терзала ему руку, имела в себе что-то материальное. Если бы в тот момент он мог выдумать что-нибудь толковое, если бы какие-то остатки интеллекта не угасли среди белых огней, мигающих у него перед глазами, сравнил бы свою боль с рычагом, со стальным, железным прутом, который расщепляет кожу и ткани, вкручивается в локоть и безуспешно пытается отделить сломанные кости. Он упал на холодный, мокрый пол и почувствовал на лице острые частицы стекла. Закрыл крепко глаза, чтобы остановить слезы. Не лучшим образом ему это удалось. Они потекли на жесткий бетон, на раздавленное стекло разбитой лампочки. Они были его вторым выделением, которое он оставил в этом подвале. Холодное прикосновение мокрых брюк говорило ему, что первым была моча, освобожденная эпилептическим приступом.

— Не шевели рукой, она сломана, — сказала Леокадия спокойным, хладнокровным голосом, который контрастировал с ее заплаканными глазами. — И не смотри на меня! Закрой глаза и не смотри ни на что, что тут будет происходить!

Отвел глаза и вздрогнул, увидев урода, который подпрыгивал в темном входе и длинными обезьяньими руками шлепал себя по промежности, плотно обтянутой брюками. Он подбежал к светильнику и погасил его одним дуновением.

— Зря стесняешься, знаешь, Лыссый, — в темноте он услышал голос Ханаса. — Он не любит трахать на глазах других…

Подбитые ботинки заскрежетали на стекле. Он подошел к Попельскому и пнул его в лодыжку. Было больно, но боль эта не охватила своим действием только ноги. Разошлась мгновенно, как ток, по всем нервам и добралась до разбитого локтя. Попельский схватился за руку и стиснул зубы. Раздались его стон и кашель.

— А теперь Тосик выдерет твою кузину, Лыссый, — сказал Ханас. — Я позволю ему только два раза, чтобы твою дочку мог из четырех!

Он сел на стул и закурил папиросу.

— Ты делаешь агранду, Ханас, — Попельский давился.

Произнесенные им слова имели имели оборванные приставки и заглушенные окончания. Звучали как «…ешь …гран… нас».

— Сторож в борделе узнает Элзунию, — булькал комиссар, закрыв глаза. — И скажет, кто ее насиловал…

Ханас наклонился над Попельским. Звуки топанья указывали на то, что Тосик скачет вокруг с все большим нетерпением. Леокадия плакала тихо.

— Сейчас зажжем свет, и будешь смотреть, как ее долбят… — Ханас задумчиво потер щетину на подбородке. — Но ты наверняка не захочешь и сожмешь веки. Но у нас есть на это способ… Я тебя ненавижу и не прикоснусь, но Тосик не брезглив. Если я ему скажу, то он тебе веки кнопками прибьет ко лбу.

Ханас зажег светильник. Тосик расстегнул штаны и заходил Леокадии то с одной, то с другой стороны. Несчастная голову засунула между колен, а кожа рук, которыми обхватила кости скрещенных ног, стала бело-серой. С ягодицами, втиснутыми в угол и со сплетенными руками и ногами сопротивлялась доступу к своему телу.

Разозленный этим идиот ударил ее сильно в голову. Удар был настолько сильным, что отбросил ее на стену. Аккуратно подстриженные волосы рассыпались и прилипли к ее мокрому лицу. Тосик снова поднял кулак, но в этот момент Ханас сделал замах и ударил его со всей силы в морду.

— Иди нахуй наверх за кнопками! — крикнул он. — Или уже, ублюдок!

Тосик с трудом застегнул брюки и побежал наверх. Ханас прислонился к стене и закурил папиросу. Из-под прищуренных век наблюдал за своим узникам. Попельский лежал на боку, его предплечье было смещено назад, а на локте разливался напухшая сфера.

— Кнопками. — Ханас рассмеялся. — Кнопками глазки откроем…

Быстрые, легкие шаги раздались на лестнице. В подвале появился Сташек. Пыхтел тяжело, был раскрасневшийся и потный.

— Шеф, — выдохнул он. — Что-то плохое с Элзунией!

31

Ханас побежал вверх по лестнице, преодолевая по две ступеньки сразу. Через несколько секунд он оказался на втором этаже. На пороге в комнату девочки стояла новая гувернантка. Ее лицо выражало ужас. Увидев Ханаса, театральным жестом она указала рукой открытую дверь.

Ханас оттолкнул ее и ворвался внутрь.

Остановились на нем две пары глаз. Одна из них выражала максимальный ужас, вторая — облегчение и веселье.

Пластинка крутилась на патефоне, который был настроен на полную громкость. Детская комната наполнялась спокойным и ровным мужским голосом.

Элзуния сидела на корточках между комодом и кроватью. Небольшие пухлые руки она прижала к ушам. Ее губы были полуоткрыты и изогнуты подковкой. В их уголках собрались струйки слюны. Из больших широко открытых глаз катились слезы. Эля выдавала из себя быстрые и отрывистые вздохи.

Ханас знал, что в наборе ее неартикулированных сигналов это означает сильный страх.

Вторая девочка совсем не боялась. Она сидела за столом и смотрела на отца Эли с легкой улыбкой.

Это его успокоило и в то же время рассердило.

— Что здесь происходит?! — зарычал он. — Почему Элзуния плачет?!

Девочка за столом перестала улыбаться.