Реки не умирают. Возраст земли

Она несмело глянула на него. Как осунулся, побледнел, даже веснушки сделались еще заметнее, точно искусно накрапленные блестки. Но он храбрился.

— Что же ты молчишь, Клара?

— Я и без того лишнего наговорила.

— Ну и забудь. Останемся друзьями.

Она молча обошла его и, убыстряя шаг, почти побежала к трамвайной остановке.

«Дура я, дура набитая, — подумала она, когда трамвай, позванивая, тронулся. — Кому и что хочу я доказать? Глупо, глупо! Чего уж тут выставлять напоказ свой характер».

И снова начала трудно вспоминать, что же ей такое сказал Олег. Ах, да, он сказал: «Останемся друзьями». Но какая может быть у них дружба, если она так унизилась перед ним, а он, довольный этим, делает вид, что ничего не произошло. Да и бывает ли вообще в жизни, чтобы отвергнутая любовь становилась просто дружбой? Если и бывает, то уж спустя годы. А сейчас ей, Кларе, не до дружбы, когда душевное равенство нарушено и дороги их, как видно, разошлись. К чему обманывать себя, надеяться на чудо? Нет так нет. «И в пролет не брошусь, и не выпью яда...»

Клара сошла на кольцевой остановке, где строилась новая школа. Не успела сделать и несколько шагов, как ее подхватила под руку Саша Каменицкая.

— Откуда ты взялась?

— А мы ехали вместе, только в разных вагонах...

Саша не могла долго молчать, тем более, что молчала идущая рядом Клара. Она испытывала странную неловкость, будто в чем-то виновата. И, подходя к стройке, оживленно заговорила:

— Бог шельму метит, как любит повторять моя бабушка. Весной, когда отец заезжал к нам с Павлой Прокофьевной, твой Олег сбежал из дома. Чуть с ног не сбил, меня в передней. Сказал, что торопится на дежурство в комсомольский штаб. А никакого дежурства не было. Даже отказался от любимых пельменей. Как видишь, ему тоже приходится не сладко.

— К чему ты? — удивилась Клара.

— К тому, что он тоже не находит себе места, — сказала Саша, едва не проболтавшись.

«Эх, милая ты моя тараторка, — думала Клара. — Стараешься успокоить чем-нибудь, да только лишний раз тревожишь».

— Иди в раздевалку, я поднимусь наверх. — Она высвободила руку и пошла по лестнице недостроенной школы.

Клара стала приходить на работу в комбинезоне, в старых туфлях на босу ногу. Даже брови и ресницы не подводила. Саша отметила, что глаза-то у нее, оказывается, круглые, типично русские, а не миндалеобразные, точно у египтянки. Все-таки женщины одеваются и прихорашиваются, наверное, больше для других, чем для себя. И в этом — для других, — может быть, вся женщина.

А сама Клара не замечала за собой внешних перемен: она была занята той внутренней переменой, что произошла в ней с недавних пор. Она работала с двойным старанием, и, глядя на нее, девушки тоже не отставали. Как и в прошлом году, повадились на стройку журналисты — кто с одним блокнотом, кто с магнитофоном, а кто и с кинокамерой. Всем нужен был секрет успеха ее бригады. Но что она могла сказать? Отделывалась общими словами, к неудовольствию репортеров.

Сегодня как раз приехал из области очередной корреспондент. Сначала Клара не хотела встречаться с ним, но позвонили из треста, и пришлось волей-неволей задержаться.

— Ты иди одна, я останусь еще, — сказала она Саше.

«Газетная слава тебе взамен любви, — рассуждала Саша. — Видно, в жизни всегда так: кому слава, кому любовь».

В этом философическом настроении она и вышла на улицу, где скучал у газетного киоска Виктор Дробот.

— Я просила, чтобы ты не дежурил на углах, — сказала Саша, довольная, впрочем, тем, что он ждал ее на улице. — Опять «регулировал» движение на правах общественного автоинспектора?

— Придет время, когда мои дежурства кончатся.

— Ты что, угрожаешь?

— Нет, самоутешаюсь.

Он взял ее под руку. Мимо прошли знакомые девчата, каждая из них непременно должна была оглянуться на Виктора. Он не обращал на них внимания, а Саше льстило, что на него частенько оглядываются не только девушки, но и женщины. Пусть завидуют!

Виктор был на голову выше ее, спортивного склада парень, с легким шагом натренированного бегуна. Она рядом с ним казалась школьницей. И уж, конечно, любопытные прохожие невольно сравнивали их: ну что нашел такой атлет в невзрачной, худенькой пигалице? Ну и пусть сравнивают!

Его теперь знали многие. Вскоре после того, как он защитил Аню Иванову, лаборантку с комбината, в городской газете была напечатана фотография: он, Виктор, и миловидная девушка, которая с явным преклонением смотрела на своего спасителя.

Тяжелое ранение Виктора оставило свой след — белую прядку на виске. Эта седина придавала ему выражение мужества.

— Что ты все молчишь, Витя? Говори что-нибудь.

— Мне кажется, твой отец недолюбливает меня...

— Вот еще выдумал! Ты совершенно не знаешь его.

— Чего там узнать, если он при всех заявил, что из меня ничего путного не выйдет.

— Отец резко выговаривает как раз тем, кто ему нравится.

— Непонятно.

— Он и мне говорил, что дочь у него пропащая душа. Отец деликатничает с теми, кого терпеть не может.

— Это уж вовсе непонятно.

— Ладно, оставим моего родителя в покое.