Реки не умирают. Возраст земли

Но то, что выбор сына пал именно на Сашу Каменицкую, было по сердцу Петру Ефимовичу. Девушка не из «модерновых». Пошла на стройку и очень рано узнала горьковатый привкус хлеба насущного. Слава богу, Виктор тоже вырос не в теплице, на ветру: до вуза покочевал с геологами. Ведь нравственные изъяны молодых людей от слюнявой родительской любви: мы-де жили плохо, так пусть наши дети поживут в свое удовольствие. В этом смысле Георгия Леонтьевича не упрекнешь. Недавно он, Дробот, между прочим, спросил его: «А как ты смотришь на то, если мы скоро породнимся?» — «Это тебе, Петр Ефимович, надо поговорить с моей дочерью. Что касаемо лично тебя, то сват ты, конечно, подходящий», — ответил он, посмеиваясь, и на том их разговор закончился. Видно, такие отцы благословляют своих детей без лишних напутствий, даже как будто не в меру сухо. Но в этой сдержанности и заключено доверие к молодежи.

Думая сейчас о Викторе и Саше, Дробот невольно сравнивал и себя с Георгием Леонтьевичем: так ли зеркально отразилась его собственная жизнь в сыне, как жизнь Каменицкого — в дочери. Не зря говорят, что, пожив на свете, ищи свои достоинства и недостатки не в самом себе, а в своих наследниках. Что ж, ему не придется краснеть за Виктора, получившего боевую медаль в мирное время...

Опять зазвонил телефон, часто, взахлеб. Наверное, междугородная. Да, то была Москва.

Петр Ефимович обстоятельно доложил о ходе строительства новой домны.

— Значит, не спите, — заметил глуховатый, знакомый бас.

— Не сплю, Геннадий Максимович. Раньше спать не давала собственная молодость, а теперь — молодость сына.

— Понимаю вас...

Начальство, как видно, пребывало в отличном расположении духа. Они поговорили уже о разных пустяках, даже поинтересовались погодой, московской и уральской, и замминистра пожелал ему спокойной ночи.

Петр Ефимович опустил трубку, довольный разговором. Ни окрика, ни разноса, — не то, что в сороковые годы, когда стройки держались на пределе. Что ж, другие времена — другие речи. Теперь бы поработать всласть, на полную  к а т у ш к у, да ниточка твоя вся размоталась, товарищ Дробот. Ну, ничего, ничего, есть еще в запасе несколько витков: на две-три домны хватит, если строить по-настоящему, без передыха.

19

Да, нелегко деятельным натурам на излете жизни, когда она просматривается от горизонта до горизонта, как степь в погожий осенний день: сколько еще ты мог бы сделать доброго с твоим полувековым инженерным опытом, но силенки-то уже не те.

Минувшей зимой Леонтий Иванович увлекся организацией краеведческого музея. У него была редкая коллекция минералов — от первого кусочка ярского хромита, найденного в двадцать восьмом году, до нынешних ураганных проб березовского колчедана. Одной яшмы набралось около сотни образцов: яшма — его слабость. И все это он передал в музей, за исключением самых дорогих для него находок, без которых, пока жив, не смог бы обходиться. Потом сдал часть библиотеки, комплект журнала «Природа» почти с начала века. Из книг, представляющих библиографическую редкость, оставил себе лишь с автографами. Долго не решался сдать геологический молоток, подаренный ему Серго Орджоникидзе, но расстался и с этим молотком.

Его рабочая комната, еще недавно заставленная сплошь самодельными стеллажами, полками, шкафами, заметно опустела. И на душе сделалось неприютно без всего того, что собиралось в течение всей жизни. Ну, это пройдет: то, что отдается людям, конечно, не потеря.

Была и другая забота. С весны он начал понемногу, втайне от домашних, набрасывать что-то вроде записок старого геолога, хотя и недолюбливал мемуары за их чрезмерное ячество.

Писал он по утрам, когда Олег и Саша уходили на работу, Любка — в школу, а Любовь Тихоновна принималась за дела на кухне.

— Тебе нужно побольше двигаться, а не корпеть в своей келье, — ворчала Любовь Тихоновна. — Сад совсем забросил, никуда не годится это.

Он выслушивал ее, привычно склонив голову и улыбаясь, и шел на часок в сад, чтобы поразмяться. Но и в саду ловил себя на том, что продолжает обдумывать новую страницу. Экая болезнь — сочинительство. Недаром графоманией страдают пенсионеры. Так, может, и ты, Леонтий Каменицкий, не избежал сего недуга?

Но слишком заманчивой оказалась цель — попытаться рассказать о прожитом и пережитом. И цель эта понуждала быть настойчивым не в меру. Он испытывал такой душевный подъем, что даже перестал наведываться к врачам со своими хворями.

По вечерам, когда Каменицкие собирались за столом, Любовь Тихоновна обычно заводила разговор о молодежи. Леонтий Иванович, все еще находясь мысленно в далеком прошлом, отвечал ей однозначно — да, нет, да.

— Что ты все витаешь в облаках? — сердилась Любовь Тихоновна. — Саша скоро выйдет замуж, Любка готовится в горный институт, Олег и не думает жениться. Кто станет вести хозяйство? Полы и те некому будет вымыть.

— Не пойму я, что тебя, матушка, тревожит: мытье полов или будущее молодежи, — сказал он сегодня, заговорщицки оглядывая младшего сына и внучек. — Ты, Саша, в самом деле скоро выйдешь замуж?

— Наверное, дедушка.