Реки не замерзают

— Вечная память, — вдруг громко, так что все взгляды разом обратились на него, сказал Антон, — вечная память рабу Божию… (он чуть не произнес "Мармеладычу", но, вовремя вспомнив, избежал досадной ошибки) Ивану. Он ушел, закрыл за собой дверь… Иван, Иван Сергеевич… Ушел. Да, так бывает однажды с каждым. Простите за нелепые, быть может, слова… — тут голос Антона задрожал, он запнулся, оглядел присутствующих (он чувствовал, что растирает что-то невидимое между пальцами, влажными и горячими, смутился, спрятал руку в карман брюк, но тут же вытащил) и взволнованно продолжил: — Ушел, но кое-что оставил, всем нам. "Что?" — быть может, спросит кто-то. — "Что мог оставить после себя нищий старик, много лет просящий подаяние у стен храма?" Я мог бы не отвечать, в этом нет нужны: каждый знает, что ему оставил Мармеладыч. Но все равно скажу: этот воздух, этот солнечный свет, эту землю, этот город, наконец, которого мы себя лишили. Теперь мы можем жить здесь. Теперь мы знаем как! Ведь и здесь есть часть того, что в полноте скрыто там, за дверью. Осколки — но если их разглядеть, то и это хорошо, и с этим можно жить, зная, что где-то есть целое. А оно есть, от него и отделяет дверь, в которую ушел наш Мармеладыч. Потому и говорил он о смерти — чтобы достойно открыть однажды вот эту самую дверь; самим открыть и войти достойно, и быть встреченными с радостью, ибо отсюда, как не раз напоминал Мармеладыч, мы начинаем или жить вечно, или вечно умирать (Антон автоматически отметил, что повторяется, и удивился тому, что сейчас его это не волнует; сквозь окружающие его лица он с какой-то необыкновенной отчетливостью увидел мамино лицо: она улыбалась, поправляла свой шелковый платочек и слушала его, и он сам слушал, слушал свой теперь спокойный голос.) — И еще — это очень важно! — чтобы кто-то остался за спиной… и хотел помочь… и знал, как... Все это и оставил нам Мармеладыч. Вечная ему память!

Все молчали. Может быть, ждали еще слов? Но Антон чувствовал — больше не надо (хотя и сомневался, что слова его прозвучали тем самым желаемым аккордом), все сказано и пора завершать церемонию… Молчание не нарушали и чьи-то едва различимые всхлипывания; они отслаивались от тишины и каплями дождя падали на комья нарытой вокруг могилы земли. Плакала Дуся, — но так, будто не она, а кто-то внутри нее, — и Антон понял это лишь тогда, когда она, сделав несколько мелких утиных шажков, приблизилась к нему вплотную, обняла и прижала голову к его груди. Он зашептал ей что-то успокоительное, неслышное для других. Тишина треснула, раздвинулась, и в новой мизансцене кто-то уже ладил веревки и перебирал их над опускающейся в вечный покой сосновой домовиной; кто-то уже бросал первые гулкие горсти земли. Антон, бережно придерживая Дусю под руку, склонился и зачерпнул ладонью свою прощальную горсть…

Разбредались поодиночке и мелкими группами (заводской ПАЗик умчался, едва сгрузили гроб). Антон, убедившись, что потяжелевшая опять Дусина фигура причалила к единственному для себя верному берегу, успокоился.  Рассматривая ее, полускрытую сейчас широким Петиным телом, он с грустью подумал о том, как быстро обратилась она в себя прежнюю — безформенную и безмысленную. Лишь только вырос над могилой песчаный холмик, как витавшая над ней загадочная своей невысказанностью мысль более себя уже не обнаруживала… Неужели все? Да нет же, и в ней, как и в каждом, есть эта мощная живая сила, которой и смерти не избыть. Пусть мы не видим, пусть забываем, пусть только таким, как Мармеладыч, она открыта. Но она есть! Живая душа! И после смерти живая! Почему это так трудно понять?.. Терзая себя, Антон плыл мучительно одинаковыми протоками кладбища, не замечая, что за ним, след в след, давно тащится Харитонов и все бормочет про свою давешнюю оплошность с воображаемыми поминальными ста граммами… Антон остановился в каком-то смутно знакомом месте и, поискав глазами, нашел памятник из черного камня. С лицевой отполированной плоскости ему беззаботно улыбался бывший сосед Игнатьев. Нет! Не верилось ни в эту беззаботность, ни в улыбку. "Вот так-то, — прошептал Антон, — тебе, по крайней мере, все уже стало ясным".

— Соболезную. Знакомый? — вкрадчиво спросил из-за спины Харитонов.

— Что? — Антон вздрогнул, но, разглядев инженера, устало согласился: — Знакомый. А ты что? За мной шел?

— Ну, шел. Давно не был в Лисово. Растет! Скоро город перегонит.

— К чему им соревноваться? Они — одно… — не имея желания продолжать, Антон поклонился: — Извини, пойду, мне еще кое-куда надо зайти.

— Насильно мил не будешь, — Харитонов картинно развел в стороны руками, — вышло это у него пошловато, в обычной его скабрезной манере, — после чего развернулся и, подталкиваемый ветром в черный парус костюма, затрусил к дороге. А Антон, знакомыми до боли аллейками, отправился к самому для него здесь важному и дорогому месту…

Пустая скамейка словно хранила еще чье-то ускользающее присутствие.

— Я знаю, ты была тут, мама, — в полголоса сказал Антон, — теперь тебе не зябко в платочке.