Реки не замерзают

— Что? — не расслышав, переспросил лысый.

— Да к мармеладу он дрянь добавляет, — пояснил плюгавый.

— Извращенец, — лысый плюнул Антону под ноги, — была б моя воля… — Он не договорил и тоже заспешил через переход.

— Да к Мармеладычу я, он тут неподалеку, —  Антон попытался, было объясниться с плюгавым мужичком, но тот, оказавшись без боевой поддержки лысого, затравленно зыркнул глазами по сторонам и юркнул за спины прохожих.

— К Мармеладычу я, — Антон на мигающий зеленый побежал через переход.

— Беги, беги… — продребезжал ему в спину ехидный тенорок, — Иных уж нет, а те далече…

— Сам ты извращенец, отстань, — выдохнул на ходу Антон и, не услышав ответа, перевел дух — не облегченно: привычное состояние вернулось, но притащило с собой тревогу всех недавних событий. Антон внутренне сжался, испуганный необходимостью сейчас что-то обдумывать и разрешать. Потом, позже, — приказывал он себе и цеплялся взглядом за серый асфальт. И воздух вдруг посерел, сгустился, так что он с трудом заставил себя повернуть в знакомую арку. Но рабочее место Мармеладыча пустовало… Где? — Антон почувствовал щемящую боль в груди. — Я пришел, Мармеладыч, ты где?

— Дяденька, дай на хлеб.

Антон вздрогнул и увидел рядом с собой девочку лет восьми в тяжелых ботинках, словно реквизитных — из старых военных фильмов. Дитя войны… (Думая о Мармеладыче, он подумал и об этом и даже вспомнил какие-то смутные эпизоды из тех самых фильмов.) А Мармеладыч, наверное, был тогда такой же…

— Возьми, — он протянул девочке горсть монет, — А ты не знаешь…, — он не договорил: увидев в стороне Домну Николаевну и молодого высокого священника, метнулся к ним. Однако подойти отчего-то не решился и вслушивался в их разговор издали.

— Он вчера вечером ко мне подошел, — говорил батюшка, задумчиво теребя свою небольшую бородку, — мне бы, говорит, поисповедоваться и причаститься. Я ему: Иван, что за спешка? Давай, мол, сегодня поисповедую, а причащу, как положено, за литургией. А он: нет, мол, поздно мне завтра. А голос такой тихий, а сам весь собранный, внимательный. Я ему: ты что ж, помирать собрался? А он так виновато кивает: мол, да. Хотел я его отчитать, да присмотрелся: вижу, не шутит старик. Подумал: вдруг и вправду сегодня же отойдет, а я его без напутствия оставлю? Тем более, Дары запасные есть. Он мне: не бойся, мол, батюшка, я сегодня в рот не брал ничего и не пил даже. Тут уж я согласился: быть по-твоему. Хотя все же думал, что блажь это стариковская — мало ли что на ум придет? А он ведь не соврал. Так и вышло: к утру, сказали, отошел.

— Жалко старика, — поддакнула Домна Николаевна, — он хоть и с голытьбой водился, мужик-то безвредный был.

— Что ты? — священник укоризненно покачал головой. — Он под Архангелами столько лет сидел, людям добрым словом помогал. Знаю я кое-что. Если он и учил чему, то сам прежде сделал. Не про него ли и сказано: "Изыди, душа, туда, где тебе уготовано место, иди с радостью, Христос призрит тебя"?

О ком это они? Антона чувствовал, как леденящий холод наполняет все его естество. Надо найти Мармеладыча, спросить… Ему нестерпимо захотелось найти Мармеладыча сейчас же, немедленно. Бежать для этого куда угодно. Но разум уже разложил все по полочкам: никуда бежать не надо. Некуда! Туда, где теперь Мармеладыч, уже не добежишь… Антон вдруг с ужасом понял, что минувшей ночью он уже все знал — еще тогда, когда привиделся ему во сне старик. Знал, но пытался обмануть себя, — или судьбу? — и прятал это чудовищное знание в глубину подсознания. Как же теперь?.. Он механически мял в руках пакет с маминым платком, словно пытаясь ощутить сквозь полиэтилен его шелковую невесомую плоть. Кто же теперь передаст? Ответ появился мгновенно, сам собой, когда рассеянный его взгляд наткнулся на девочку-побирушку. Он окликнул ее, и когда та подошла, протянул пакет.

— Возьми, это для мамы.

Он не пояснил, для чьей, и у нее не возникло вопросов: дают для мамы — надо нести домой. Она приняла подарок так непринужденно, как умеют это делать только такие вот маленькие побирушки: благодарно шевельнула губами и, если бы умела, непременно сделала бы книксен — если бы этому ее научила та, которой  сейчас отнесет она и этот платок, и деньги "на хлеб", оттягивающие правый кармашек кургузой ее курточки. И не известно, скажет ли ей та, ждущая дома, спасибо? Может быть, выбранит, что принесла недостаточно и не то?  Прогонит опять за следующей порцией "чужой доброты"? Или, все-таки, найдет ласковое слово, прижмет к себе, приголубит?.. Антон смотрел на удаляющуюся маленькую фигурку. Почему я обо всем этом думаю? Разве об этом надо? Он попытался, было, переменить ход мыслей, но не смог: думать об этом было естественным и успокоительным. На душе стало легче, и он словно почувствовал присутствие Мармеладыча. "Что ж ты? Хотя бы предупредил", — прошептал он в пустоту… И та вдруг отозвалась голосом Домны Николаевны:

— Говорила я ему: не води дружбы с голытьбой сивушной, говорила, помнил бы мои слова, может быть, и пожил еще