Реки не замерзают

Письмо пришло через неделю, и Анна сразу не нашлась с мыслью, чтобы связать это столь долго ожидаемое чудо с выполненным благословением. Плакала, всматриваясь в неровные, выписанные знакомым почерком строки, лишь чуть более обычного издерганные по диагонали, и от того чуть менее разборчивые, и повторяла вслух: "Жив… здоров… переведен на поселение… даст Бог, скоро увидимся…". Письмо было адресовано маме. "Он до сих пор не знает", — обдавало Анну холодом, и она терзала себя вопросами: "Почему, почему он не написал раньше? Может быть у мамы хватило бы сил? Почему?"… Потом, спохватившись, она побежала в храм и дрожащей рукой поставила свечу у образа святителя Николая, где прежде долгих сорок дней старательно вычитывала акафист…

Как-то совсем незаметно Анна преодолела поле, лесок и опять вышла в поле, теперь, наверное, последнее, потому как впереди замаячил островок из деревьев и вроде бы среди них луковка храма. Сердце защемило от мысли о предстоящей вот-вот столь долгожданной встрече и она прибавила шагу…

Деревья на погосте были огромные, такие только и вырастают на погостах, они словно стремятся оторваться от земли и умчаться в небо, но корни крепко сжимают застывшие руки усопших — не улетишь.

Анна прошла вдоль заваленной сугробом кладбищенской ограды и за поворотом увидела бревенчатый пятистенок, отделенный от кладбища дорогой. Из трубы искручивался дымок, тут же растворяясь в наседающей сверху снежной лавине. Напротив, рядом с полуобрушенными кладбищенские вратами, прямо к ограде прилепился еще один домишка, крохотный и кособокий. У входа на погост Анна остановилась, чтобы перекреститься на храм и, в испуге, вздрогнула: прямо на нее из снежной завесы вышел высокий сутулый старик с деревянной лопатой в руках. Он стряхнул с засаленного черного ватника снег и сердито сверкнул на нее глазами из-под опущенного на лоб козырька солдатского треуха.

— Чего надо? — спросил он грубо, буравя ее неприветливым, настороженным взглядом. Голос его был хриплым и, как показалось Анне, простуженным. Подтверждая ее догадку, старик закашлялся, прикрыв рот большой коричневой ладонью и повторил вопрос:

— Надо, говорю, чего? Что-то не припомню тебя, ты к кому тут?

— Я к батюшке, отцу Прохору, — ответила Анна. У нее промелькнула мысль, что сердитый старик сейчас ее прогонит и она заторопилась: — Из Ленинграда я, батюшка сам меня приглашал, когда в прошлом году был у нас...

— К батюшке, к батюшке. Все к батюшке — покоя нет! — проворчал дед и указал рукой через дорогу на пятистенок: — Там он. В окно стучи, Нина откроет.

— Спасибо, — облегченно вздохнула Анна и заспешила к дому. Вслед ей донеслось глухое бурчание старика:

— Эка важность, а все к батюшке норовят…

Анна несколько раз стукнула в окно, и на крыльцо тут же выскочила Нина Григорьевна.

— Батюшки-светы! — вскрикнула она и распахнула объятия…

Отец Прохор совсем не изменился, разве что профессорская борода его чуть более побелела, но глаза, сквозь круглые, в тонкой металлической оправе, очки, смотрели также проницательно и также лучились добротой и теплом.

— Вот и молодчинка, что приехала, — сказал он благословляя и, как ребенка, поцеловал гостью в маковку.

Анну поразила необыкновенная простота настоятельского дома. После тесных Ленинградских коммуналок, загроможденных чемоданами, коробками, велосипедами и всяким хламом, странным было видеть здешние пустые бревенчатые стены и углы. Из мебели в доме имелись лишь непокрытый дощатый стол, скамьи и пара табуретов, да в красном углу под иконами аналой — вот, пожалуй, и вся обстановка, не считая нескольких стопок книг на подоконниках. Была еще, конечно, обширная русская печь с плитой, но она-то как раз являлась частью дома, причем самой неотъемлемой, наполняющей жизнью и теплом и эту, самую большую комнату, и две спаленки, в которых проводили ночи батюшка и Нина Григорьевна.

Анне не терпелось рассказать про письмо, но сначала пришлось подчиниться напору хозяйского гостеприимства и отведать борща из пышущего жаром чугунка.

— Только из печи, — весело прощебетала Нина Григорьевна, — где там у вас в столицах такого поешь? — она утерла вспотевший лоб рукой и, кивнув головой на Анну, сказала батюшке: — Она ведь как дочь мне, как мать ее в сорок третьем умерла, так мы вместе и жили, душа в душу. В пятидесятом только и расстались. Я в Саратов уехала, потом к вам, а Аня дома осталась. Вот так. Ну, она уж большой тогда была — двадцать годков. Пять лет с тех пор миновало, теперь уж детей пора нянчить. Замуж-то скоро? И жених, поди, есть?

— Есть, — кивнула Анна, — вот дождусь… — она хотела сказать "отца", но вспомнила, что еще не сообщила про письмо. — Простите, я же ничего не рассказала. Вот… — она достала драгоценный конверт и подняла над головой, — письмо от папы пришло. Жив он, обещал скоро приехать. Я поэтому и к вам всего на три денька, для встречи с папой хочу отпуск сберечь.