Реки не замерзают

Нина Григорьевна вздохнула и подошла к окну, Анна шагнула следом. На улице полускрытый снегопадом Маркел энергично махал лопатой, расчищая дорогу.

— И чего это он так старается, — удивилась Анна, — ведь все равно засыплет.

— А он без дела не может, — грустно улыбнулась Нина Григорьевна, — мысли его одолевают дурные как без работы сидит: вот и машет все время то топором, то лопатой, то в хлеву ковыряется, с кобылой нашей Вишней разговаривает. Уж ей-то он все может рассказать без утайки.

Маркел, словно почувствовав интерес к своей персоне, остановился и безпокойно завертел головой по сторонам, потом махнул рукой и еще более резво замельтешил лопатой.

— Он у нас на службах поначалу и лаял, и рычал, особенно на молебнах водосвятных, — Нина Григорьевна отошла от окна и села на скамью у стола, — Вот, — она положила руку на большую книгу в темном кожаном переплете, — Псалтирь понемногу теперь читает, Евангелие, вроде отпустило его, не так корежит. А батюшку-то он крепко любит, отсюда и злится на людей — ревнует. Так что, ты уж прости его и пожалей. А трудяга-то он великий, теперь все тяжелое на нем, без него уж никуда. Помоги ему, Господи…

Вечером Анна расспросила про Маркела и у отца Прохора: как, мол, одолеет ли страдалец свой духовный недуг? Батюшка неуверенно пожал плечами.

— В таких вещах, — сказал, — определенности нет никакой. Господь попустил, Господь лишь и освободит, если будет то для Маркела во спасение. А то ведь как бывает? Когда болезнь к земле прижмет, то и вспоминает человек про Бога, а как отпустит — и не нужен ему уже Бог. Лучше уж больным спастись, чем здоровым для погибели жить. Согласна?

— Конечно, — охотно кивнула Анна.

— А вообще, — продолжал батюшка, — если уж про Маркела конкретно говорить, то его чуть не погубили ненависть, да отчаяние. Ведь злое, ожесточенное сердце, оно даже если и за правду станет бороться, справедливости искать и даже если добьется чего — все равно радости никому не принесет, а себе-то в первую очередь. Одно что-то поправит, а остальное, все что вокруг, измарает, измажет и на обочину столкнет, а то и вовсе разрушит. И ничего тут не попишешь — не от Бога сила его, а от извечного противника Божия. Вот и Маркел наш вроде бы и за справедливость сражался, врагов уничтожал, но не так, как следует это делать. Не с врагами Отчества он бился, — на такое святые отцы русское воинство всегда благословляли, — а с личными, собственными врагами. А как раз в этом случае ненависти быть и не должно. Вот и одолела его злая сила, поскольку любовь всю он из себя выпустил.

— И что же с ним дальше будет? — чуть слышно спросила Анна.

— Дальше? Одумался человек, выправляется, даст Бог, и совсем выправится. Ладно, — батюшка встал со скамьи, — сейчас пойдем спать, завтра нам спозаранку с Ниной Григорьевной больную ехать причащать, а ты, голубушка, хозяйствуй, да с Маркелом не ссорься, нам же дай Бог погоды благоприятной в дорогу, без пурги…

К утру, хотя снегопад и ослаб, усилился северный ветер и завьюжил, закружил, вздымая вверх вихри из снежинок. Маркел, запрягая в сани Вишню, ворчал:

— Вон как тащит поползуха, куда в такую заметь ехать? Пропадете.

— Ничего, с Божией помощью доедем, — бодро воскликнула Нина Григорьевна. Но Анна приметила, как неуверенно ежится она в тяжелом тулупе, переминается с ноги на ногу и все поглядывает на отца Прохора. Тот же был спокоен и молчалив. Усадил Нину Григорьевну за кучера, сам пристроился сзади и негромко скомандовал:

— Трогай, с Богом…

 Сани давно уже скрылись, а Маркел все ворчал, да ругал поползуху с поносухой. Он вынес было лопату, но тут же плюнул, махнул рукой и скрылся в сторожке. Анна отправилась заниматься стряпней, успокаивая себя, что с батюшкой ровным счетом ничего не может случиться, с кем угодно может, а с ним нет. Однако смутные безпокойства не оставляли ее и тревожно донимали сердце. Она словно чего-то ждала и когда на улице раздался какой-то шум, стрелой метнулась к двери. "Вернулись", — подумала она и выскочила на крыльцо. Снежный вихрь мгновенно ослепил, и она не сразу поняла, что перед ней стоит какой-то посторонний человек.

— Мне бы батюшку, — просипел он, закрывая лицо рукавицей.

— Войдите в дом, — махнула рукой Анна, приглашая незнакомца за собой.

Мужчина долго копошился в сенях, сбивая с себя снег, а когда наконец вошел, Анна оторопела. Это был тот самый дядька в рыжем тулупе, который посмеялся над ее ботинками и отказался подвезти. Мужичек похоже, тоже ее узнал, но признаваться в этом не спешил.

— А где батюшка? — огляделся он по сторонам и знакомо изломал загогулиной брови.

— Нет батюшки, — развела Анна руками, со стыдом чувствуя, что испытывает нечто похожее на удовлетворение, — уехали они час назад на требу, обещали вернуться к обеду, а может и позже, буран-то вон какой.