Реки не замерзают

— Напугал, — замер на месте Петр Петрович, крепче ухватившись за метлу. — Как вошел-то? Дверь, вроде бы, не открывалась? Проверяешь что ли?

— Да не досуг мне тебя проверять, — слабо махнул рукой Николай Антонович, — не до тебя сегодня. А вошел через задний ход. У меня же ключ. А ты присядь, присядь.

Петр Петрович поглядел на начальника своего и заметил, что тот еще более съежился и сжался - совсем жалким стал.

— Стряслось что? — спросил и осторожно присел рядом.

— Да уж не без этого, — кивнул Николай Антонович.

Тут Петр Петрович ощутил, что исходит от старого друга-недруга водочный дух и подивился: «Никак выпил? Что-то раньше не заметно было за ним»; глянул еще раз повнимательнее и не ускользнуло от него, что охвачен Николай Антонович какой-то сугубой внутренней дрожью, какай-то внутренней борьбой, вроде как сказать что-то хочет и не решается. «Не ужели опять вспоминать прошлое начнет? — заранее испугался Петр Петрович. — Повздорим, глядишь, и погонит меня прочь. А куда мне идти?» И действительно, Николай Антонович вдруг вздохнул тяжело и ошарашил вопросом:

— Что, Петруха, Клавдию-то все не можешь мне простить? Все маешься, что не тебя, а меня она избрала? Так?

— А чего мне маяться? — осторожно, боясь сказать что-то не то, ответил Петр Петрович. — Зря ты, Николай, старое ворошишь, что уж теперь, столько лет прошло.

— Нет, ты мне по совести ответь, — напряг голос Николай Антонович, — Было или не было?

— Ну, может и было что, так это уж когда? Забыл теперь, — покривил душой Петр Петрович , — Теперь уж и наши дети переженились.

— Верно говоришь, дети семьями обзавелись. Сын-то у меня старший хоть куда — инженер, специалист по компьютерам, да и младший не хуже. А вот с Клавдией, признаюсь я тебе, намучился я. Крест это мой. Знал бы ты, Петруха, все, так век бы меня благодарил, что освободил я тебя от нее…

— Да что ты, Николай Антонович? — Петр Петрович просто поперхнулся от удивления. — Что ты говоришь-то?

— Правду говорю, — Николай Антонович подпер было подбородок рукой, но она соскользнула, и голова живо ухнула вниз.

«Да он пьян совсем, — окончательно убедился Петр Петрович и спросил:

— Зачем мне все это говоришь, Николай? Зачем мне это знать?

— Так ведь надо ж иногда правду сказать, жжет она меня, веришь? — Николай Антонович резко выпрямился, повернул голову и пристально взглянул на Петра Петровича, прямо в глаза. И такая боль была в его взгляде, такая мука, что тот не нашелся с ответом и замолчал. А Николай Антонович продолжал:

— Скажу тебе, как на духу, раньше я выпить был не прочь. Это когда мы на заводе с тобой повстречались. Выпивал по поводу и без поводов. Праздников и юбилеев, сам знаешь, хватало. Приглашали меня часто и туда и сюда. Клавдия-то сердилась поначалу, а потом и сама со мной рюмку другую стала принимать. Я и не заметил, как втянулась она. Потом уж поздно стало. Потом, как у меня приступ случился, микроинсульт, так я вовсе пить зарекся. А Клавдию-то поди заставь бросить? Она подруг стала приглашать пьющих, работу бросила. Я за порог, а к ней уж цепочкой тянется, за стены держась, всякая пьянь синемордая. И чего я только не делал? И разгонял всех, и в милицию подруг ее сдавал — все безполезно. Она потом пропадать стала где-то: уйдет, и нет ее дня два-три. Уж как я ее просил? Как просил, на коленях стоял: брось! Нет, не в ее это было, видно, уже власти — скрутила ее эта лихоманка злая в бараний рог. До чего дошло? Уж дети мне говорят: разводись, мол, отец. Стыдно ведь им матери такой!

— И что же? — совсем тихо спросил Петр Петрович, которого эти нежданные откровения ввергли, прямо таки, в ужас. «Вот ведь как, — думал он, — мне и во сне такое не приснилось бы. Как же, с Клавкой и такое?»

— Что-что? — Николай Антонович вдруг закашлялся и схватился руками за голову, — Что-что? — продолжил, отдышавшись. — Хотел я не раз на развод подавать, да духу не хватило. И на работе не хотел неприятностей, да и любил я ее, и сейчас, кажется, еще люблю. Она ведь как отойдет, ласковой становится, прощение просит. Так-то, брат Петруха…

Николай Антонович замолчал и сидел тихо, покачивая в такт головой, словно музыку какую слышал. И Петр Петрович молчал, искоса поглядывая на старого друга. Да и о чем говорить-то еще было? Сочувствовать? Советы давать? Так нужно ли это сейчас? Наверное, лучше просто рядом посидеть, помолчать…

— Ты не жалей меня, — сказал вдруг Николай Антонович, словно догадавшись о тайных думах Петра Петровича, — Я жалости твоей не достоин. Я, если хочешь знать, презрения твоего достоин, потому как много гадости и вреда тебе сделал.

— Да чего уж там? — промямлил Петр Петрович. — Брось ты Николай.

— Вот тебе и «чего уж там». Бог шельму метит. Вот и пометил Он меня такой-то Клавдиеной болезнью. Поделом, как говорится.

Николай Антонович опять закашлялся и потер виски.