Реки не замерзают

Как только наступали теплые деньки, настоящие, не какие-нибудь апрельские перевертыши, когда сегодня пригреет, а назавтра, словно из холодного подвала, пахнет февралем, Федор Федорович отправлялся прогуляться по Корытовскому лесопарку...  Он всегда брал с собой перочинный нож и первым делом вырезал из приглянувшейся толстой ветки палку, на которую потом старательно (без всякой, впрочем, нужды) опирался. Возможно, этим он подражал кому-то, на которого хотел в этот момент быть похожим, или же просто опасался собак — определенно по этому поводу сообщить нечего, так как сам Федор Федорович ни с кем своими соображениями на этот счет не делился. Хотя, рассуждая о его натуре, можно сказать, что до известной степени он был человеком прямодушным. Если бы кому-то удалось подсмотреть ему внутрь, то без сомнения обнаружился бы уходящий вдаль прямой широкий проспект, светлый и ровный, дающий возможность разглядеть каждый метр тротуара и ухоженных газонов. Но в некотором удаление все равно существовал некий угол, за который означенный проспект вдруг резко поворачивал, и вот что находилось там, за этим поворотом, узнать было уже положительно невозможно. Федор Федорович о многом конечно же догадывался, если не сказать, что знал, но это было его личным делом и посторонних совершеннейшим образом не касалось...

Неспешно прогуливаясь под сенью вековых сосен, вдыхая целебный их аромат, Федор Федорович неизбежно выходил из леса там, где его кромка соприкасалась с дорогой, к грандиозному городскому погосту. Через сто метров от этого места прямая асфальтированная лента упиралась в кладбищенские ворота и тянулась дальше к белому Воскресенскому храму, недавно здесь возведенному, но уже ставшему неотъемлемой частью ландшафта. Федор Федорович, конечно же, вступал на успевший уже прогреться и от того перебивающий резким гудронным духом лесные хвойные запахи асфальт, и шел в сторону серебристого церковного купола. Вход в кладбищенскую ограду лежал меж двух, сложенных из известняка, привратных  помещений, на стены которых были привешены металлические створки ворот. Все это изрядно обветшало, а ворота так и вовсе намертво “вмерзли”  в асфальт.

Федор Федорович сворачивал в какой-нибудь ряд и медленно брел, иногда просто глядя перед собой, а иногда читая однообразные надгробные надписи: “Вечная память... Помним, любим, скорбим... Забыть нельзя, вернуть невозможно...” Изредка глаза оживали на разбивающих скудную монотонность строчках эпитафий.

 

Ты жизнь,

Ты утренний рассвет,

Ты вся моя судьба,