Реки не замерзают

Могилы действительно, как и люди при жизни, разнятся. Иные пышные, гордо пыжатся и выставляются напоказ, взлетая вверх дорогим черным гранитом, иные, словно стыдясь, скромно склоняются долу,  косятся набок старыми крестами, укрываются густой сорной травой. Но все равно — и те, и другие — по требованию естественных законов, тянутся к земле, чтобы однажды слиться с ней и раствориться.  Сколько бы не говорили и не писали на камне о вечной памяти, это лишь мечта — всему этому суждено исчезнуть. А вечное — оно есть, но не здесь, не сейчас, а там в зауголье, где исчезает горизонт, а небо, поднимаясь высоко и необъятно, разверзается, обнажая великие тайны времен, которые собственно и завершаются там, в полной недвижимости и тьме, где стрелка часов никогда не осмелится сделать и одного шага, и куда путь лишь через этот скорбный архипелаг...

Федор Федорович размышлял и думалось ему, что многие из лежащих здесь не покинули землю в муках и болезнях, цепляясь за каждую возможность остаться, не сгинули под колесами грузовиков и локомотивов, но смертельно устав, однажды пришли сюда сами.  Они укладывались, каждый на свое место, не входя в рассуждение о его престижности и удаленности от центра Вселенной. Они поворачивались набок, натягивали на голову песчаного цвета одеяло и сразу засыпали, может быть пару раз с облегчением вздохнув. Нет, не все конечно так. Лишь некоторые. Многих, как подозревал Федор Федорович, тут вовсе не было. Их лишь на краткое время уложили в мягкие песчаные постели, а потом, под покровом ночи, незаметно куда-то увели. Куда, доподлинно Федор Федорович  не знал, да и не хотел. Он предчувствовал, что ответ можно найти за углом знакомого проспекта, но ответ этот не очень приятен, и Федор Федорович не торопился искать, предпочитая прямой участок пути. Будто теперь ему не шестьдесят четыре, а по-прежнему тридцать, будто и не пора  уже начинать осваиваться там за поворотом, разогнать всех посторонних и навести маломальский порядок…

  Русская плясовая

(повесть)

 

Не будь побежден злом

(Рим. 12, 21)

Так уж случилось, что угораздило Петру Петровичу родиться в деревне Гусинец. «И что за фортель судьбы? – думал он об истории своего появления на свет Божий многие годы спустя. По справедливости, следовало ему родиться в другом месте, в другой деревеньке с совершенно нормальным названием «Зайцево», где и стоял испокон века его родительский дом. Но вышло все так, а не иначе, и именно Гусинец осчастливил Петр Петрович своим первым младенческим криком. Повернись судьба другим боком, может быть потекла его жизнь по иному руслу; глядишь, и миновал бы он тогда кой-какие подводные камни, о которые било его, перебило, да так, что со временем и места живого на нем, поди, не осталось…

А произошло все в июле пятьдесят первого. Мать его, Мария Поликарповна, была на сносях, и вот-вот подходило ей время разрешиться. Но тут вышла оказия: старый мужнин фронтовой друг Антон прислал весточку, дескать, приезжайте на именины и чтоб без отказа. Мария Поликарповна в слезы: куда мне, мол, в таком виде? Но Петр Иванович был мужик твердый - кремень, одним словом. Сказал, как отрезал: «Поедем и баста!» В Гусинец, значит…

«И что это за Гусинец разэтакий?» — трясясь в кабине старой полуторки думала Мария Поликарповна, напоследок цепляясь взглядом за исчезающие родные зайцевские ландшафты. Думала молча, потому как перечить мужу приучена не была…