Рекламная любовь

— Вот ведь наказание мое! — Николай улыбнулся, явно довольный, обращением. — Садись, лейтенант! Давай вот сюда, на диван. Аленка, клади ему селедки, салату давай. Огурцы малосольные. Очень вкусные. Аленка сама делала. А холодец остался? А сало где?

— Так остался. И сало осталось. Они ж и не ели ничего. Выпили по рюмке и все… Шо за люди? Мы ж с мамой так старались… Счас достану. Я в холодильник убрала…

На столе возник нарядный холодец с дольками лимона и кружками моркови и тарелка с аппетитным копченым розовым салом в тонких прожилках мяса.

— Ну, давай помянем брательника. — Николай указал глазами на портрет красивого, широко улыбающегося парня в костюме горнолыжника, снятого на фоне белоснежных гор.

— Что, лыжами увлекался? — спросил Фонарев, пока Николай разливал водку.

— Ага. Он всем увлекался. И лыжами, и альпинизмом, и на плотах по речкам сплавлялся. Пел под гитару. Девки его любили. Все у него было, пока к этому уроду не попал. Ладно, давай помянем!

Николай опрокинул стопку. Алена чуть пригубила, захлопала ладошкой у рта, подхватила кусок сала. Шура выпил было полстопки. Но Николай запротестовал:

— Кто ж так пьет? Лейтенант, ты чего? Разве в «органах» так пьют? Алена, а ты чего барышню строишь? Думаешь, лейтенант поверит, что ты отродясь водку не пила? А ну-ка выпили до дна!

«Однако! Какой напор! В армии, наверное, сержантом был», — отметил про себя Фонарев, допивая содержимое стограммовой стопки. За ним подтянулась и Алена, ахнув свою порцию и хрустнув огурцом.

— Вы закусывайте, товарищ. Еды много, — улыбнулась Алена.

— Ага, — согласился Шура, боясь опьянеть. Все же, хоть организм тренированный, но с утра маковой росинки во рту не было. Пока Шура налегал на сало и холодец, Николай посмотрел на портрет брата и заговорил:

— Вот Семен! Вот как мы тебя поминаем! Я, да Аленка, да товарищ из прокуратуры. А где же твои друзья, Семен?

Семен, ясное дело, не отвечал. Вместо него голос подал Шура.

— А где его друзья?

— Нету! — с горечью в голосе тут же откликнулся Николай.

— Почему? — стараясь побыстрее прожевать сало, спросил Фонарев.

— Все из-за работы этой долбаной. Раньше-то у него корешей было много. Еще со школы, потом армейские, потом из института. Столько народу звонило, в гости приходили…

— Ага. Мы и на дачу любили ездить, когда туда Сенька приезжал, — под держала Алена. — Когда Сеня там, значит, и друзей его полон дом, и шашлыки, и гитара… Эх! — вздохнула она.

— Так что же случилось-то? Куда же они все подевались?

— Когда Сенька на эту работу устроился, к вурдалаку этому, там же строго все было. Будто в охрану к президенту попал, е-мое! Подписку давал о неразглашении… Этот, как его… Имидж сменил. Костюмов накупил. Рубашки обязательно белые, галстуки всякие от кутюр. Это для водилы-то! Не слабо, да? Как же у них там офисные служащие одеваются? И вообще, изменился брательник. Молчаливый такой стал…

— Ага. Пока не выпьет, — вставила Алена.

— Так нужно же было хоть иногда разрядку какую-то… Он только с нами и расслаблялся. А с друзьями общаться перестал. Боялся, видно, болтануть по пьяни лишнего. Давайте еще по соточке, а то ведь и выпить-поговорить за весь день не с кем было. Ну, брат, пусть земля тебе будет пухом!

Все выпили. Николай молча катал шарик хлеба, по скулам ходили желваки.

— Вот, паскуда, до чего довел: голову брату отхватило! Это что же такое? Он Чечню прошел — ни одной царапины. А здесь… Мирное время, центр Москвы, а хоронили в закрытом гробу. Хорошо, хоть мать не видела — не пережила бы. Я сам, когда на опознание вызывали, едва с катушек не съехал… А все деньги! Из-за денег попер в это логово. Я ему говорил: такие деньжищи просто так не платят! Все свою цену имеет, и деньги тоже. Нет, куда там. Мол, меня пули не берут, я заговоренный! Это он на квартиру накопить хотел. Вот и накопил…

— А кто его устроил к Трахтенбергу?

— К Траху-то? Не помню. Кажется, армейский какой-то корешок.

— Так, а что ж там такого страшного было? Почему секретность такая? — осторожно спросил опер.

— А черт их знает. Видно, Трах сильно за свою шкуру боялся. Весь распорядок дня; маршруты — все в секретности держали. Семка с утра не знал, куда через пятнадцать минут выезжать: то ли домой за ним, то ли в офис, то ли в этот дом публичный…

Фонарев внутренне подобрался, но как можно небрежнее продолжил разговор:

— Скажи, Николай, а брат не рассказывал вам об угрозах в адрес Трахтенберга? Все-таки личный водитель, это почти как личный доктор…

— Не, мужик, ты не въезжаешь… У Траха четыре водителя было. Что же он, со всеми откровенничать будет? Не-е. Там перегородка в «вольвешнике» была, чтобы переднюю часть салона отгородить от задней. Даже если рядом с Трахом кто-то и сидел и базар о чем-то шел, водила ничего не слышал: перегородку опускали и все!

— Но между собой охранники обсуждали всякие дела?

— Ничего не обсуждали. Там каждый следил за каждым и каждый доносил на каждого. Система Третьего рейха.

— А вот первое покушение… О нем что-то говорилось?