Рекло. Роман об именах

После своего падения, я оказался на стуле в старом детском лагере, в котором мне приходилось быть когда-то быть пленником. Сначала мне показалось, что всё происходящее вокруг – это предсмертный бред или внутрекоматозное состояние. Или на крайний случай – последствия болевого шока. В реалистичность происходящего верилось очень слабо, даже с высоты моего жизненного опыта. Но после беглого прощупывания своего тела и окружающего пространства, я пришёл к выводу о том, что все происходит в действительности. На ум сразу пришла мысль о телепортации. Правда, ведь Ийю невыгодно убивать меня. Две недели в деревне ради того, чтобы убить меня? И что это за план? С другой стороны, о его планах мне вообще трудно судить, они идут на годы вперёд. Пришлось надеяться на рациональность и прагматичную настроенность действий старосты деревни Старороговская. Вокруг меня был кабинет начальника лагеря. За слоем краски, нового интерьера и общих перестановок он всё же узнавался. Первой мыслью было то, что я находился в искаженном пространстве моего места пленения абсолютно непонятно зачем. Я выглянул в окно и не обнаружил на улице знакомого тотемного столба, жертвенных столов, странных факелов и других артефактов хтонических культов. Всё выглядело довольно ухожено. В одном месте рос бурьян, а другой кусок лагеря был покрыт плиткой, взятой непонятно откуда в этом дремучем лесу. Вместо факелов стояли маленькие деревянные столбцы, на каждом из них висели старые квадратные фонари, которые несмотря на свою винтажность всё же были электрическими. Зачем было так сильно заморачиваться? Закрадывалась мысль об ошибочности моих выводов. Может, я находился вовсе не в том самом детском лагере? Таких много по стране. Но все эти мысли были развенчаны двумя фактами. Первый: тот самый тракторист поднимал возле одного из бараков мешок с картошкой. Второй факт, я увидел в окне своё отражение. Правильнее будет написать даже «своё отражение» взяв это все дело в кавычки. Потому что в окне на меня смотрел вовсе не я. На меня смотрели хищные глаза, находящиеся на голове, подстриженной невероятно коротко. Узнавались черты моего лица, но создавалось ощущение, что оно состарилось лет так на пять. И это я ещё идиот. Лицо можно было бы и получше содержать. Ещё и к этому не было половины левого уха. Чем только другой я занимался в этой жизни? И чего он сделал со своим взглядом такое, что на какие бы ухищрения я бы не шел, мне не удавалось изменить выражение лица? Начали возникать вопросы: «Что, если я останусь в этом теле навсегда?», «Что, если теперь мне придётся существовать так всегда?». В эту секунду, моё сознание раздвоилось в первый раз. Я как будто переместился обратно в своё тело, но мог лишь наблюдать. И первым, что мне удалось увидеть был кулак Богдана Алексеевича, а затем темнота, а потом опять возвращение в кабинет главы детского лагеря. Это воодушевляло. Получается, подумал я, что было перенесено сознание или его часть. Прямо как с рукой тогда. И мне наконец удалось увидеть хозяина руки. Не удивлён, что он решил продырявить мою. С таким-то лицом. После небольшой передышки, я принялся думать о том, что делать теперь. Количество людей на улице с моего прошлого появления здесь не изменилось, а, может, стало больше. И как мне их всех развернуть и выгнать отсюда? Мои раздумья прерывал стук в дверь. Моё сердце упало куда-то к пяткам. Даже сейчас об этом волнительно писать. Каждая секунда, проведённая там, казалась мне давящей пыткой. И неизвестный пронзительный стук лишь усугублял мои чувства. Из-за этого ощущения я не смог выдавить из себя и слова, а дверь тем временем начала открываться. В комнату прошмыгнул мужчина солидного роста в аккуратном красивом синем балахоне и закрыл за собой дверь на щеколду.

– Старший отец эддуба, – начал он, чуть ли не гавкая, полушёпотом. – Уже проснулись?!

От такого обращения я впал в ещё более дикий ступор, поэтому ограничился кивком. Мне почему-то подумалось, что у меня и бывшего хозяина тела могут быть разные голоса.

– Старший отец эддуба, готовы к променаду? Вы же собирались ещё вчера провести осмотр.