Реконкиста

– Как я уже вам говорил, граф (а титул прозвучал очень даже здорово), я не из преувеличенно суеверных людей. Меня, правда, обвиняют в то, будто бы я верю в магию, гороскопы, предсказания, но, поскольку это всего лишь подлая клевета, ручаюсь вам, что размышляю я и действую весьма рационально. Если я и не положил край афере "дьяволов из Луден", вызванной той безумной Матерью Иоанной от Ангелов и не защитил несчастного священника Грандье[26] от казни, то только лишь потому, что находился под сильным давлением со стороны партии религиозных фанатиков, да и Его Величество требовало… – тут он замолчал и тяжело вздохнул, словно бы какой-то камень висел у него на сердце. – Но давайте к делу. Как до сих пор, все видения и галлюцинации padre Гомеса сбывались. Потому я относился к ним достаточно серьезно. Наверняка я не сильно удивлю вас, если скажу, что этот необычный испанец предвидел болезнь дофина, потому мы смогли послать за вами уже при первых симптомах appendix. Потому, когда он открыл мне, какие кошмары мучают его в последнее время, я застыл от ужаса.

– И что же это за кошмары?

– Пускай он сам вам расскажет.

Мазарини привел Гомеса. Тут я мог убедиться, что и по отцу Педро была заметна пожирающая его болезнь. Выглядел он так, будто бы в последний раз хорошо выспался лет пять назад; еще больше почернел и поседел, хотя, увидев меня, попробовал усмехнуться.

– Расскажите, отче, о своих недавних снах, – отозвался кардинал Ришелье.

* * *

Та картина, которую представил нам испанец, вовсе не обладала хаотичной структурой сна. Скорее, она походила на цветную и точную в мелочах голограмму. Гомес, с закрытыми, будто у слепого глазами, говорил тихим, можно сказать, монотонным голосом, и в этом, на первый взгляд, бесстрастном отчете было что-то пугающе реальное.

Наступал жаркий и липкий вечер. Ничто не говорило о том, что ночь, наступающая после жаркого дня, могла бы принести реальное охлаждение. На закате весь Париж высыпал на улицу; богатые отдыхали в собственных садах; народ победнее поднимался на крыши, намереваясь спать на них наподобие восточных людей. Немилосердная жара потащила в могилу множество жертв. Не один пораженный солнечным ударом человек догорал в доме, а совершенно оглупевшие звери вели себя довольно-таки необычно. Псы выли, хотя Луна еще не взошла, птицы не вылетали на вечернее подкрепление; перекупки при воротах Сан-Антуан говорили, что с самого полудня видели сотни, если не тысячи крыс, уходящих из города ровными, дисциплинированными колонами вроде муравьев. На улицах и на площадях ежеминутно образовывались заторы, в основном, по причине норовистых лошадей, которые, без какой-либо видимой причины, несли, становились дыбом, сбрасывали седоков или же кусали одна другую, словно в ходе боевого безумия. К тому же, движение и так было сильнее обычного, поскольку одновременно тысячи людей из высших сословий предприняли идею покинуть город и отправиться в свои загородные владения. То тут, то там у людей отказывали нервы, вспыхивали уличные драки, блестели рапиры, или же кулаки лакеев опускались на головы зевак. По кабакам вино лилось без меры, целые толпы женщин и детей, непонятно почему, собирались перед входами в церкви, непонятный импульс загонял их в божьи дома. Около восьми часов неожиданно начали бить все колокола – поначалу отдаленные: в Сен-Жермен, Нантерре; затем в Булони, Коломбес, Ноилли; их глухая музыка наплывала с запада к центру, словно бы желая стиснуть клещами тревоги само сердце столицы и вот уже все звонили larum (тревогу) от Сен-Клу до Винсеннес, от Монмартра до холма, который последствии назовут Монпарнас. Люди с беспокойством поднимали головы, спрашивая друг друга: то ли король умер, то ли, возможно, англичане высадились в Нормандии.

На террасу Лувра выбежала сама Анна Австрийская в крепе недавнего траура с Людовиком, которому было лет семь, и младшим, чем он, Филиппом. Их сопровождал Мазарини в кардинальском одеянии.

На фоне багрового неба, походящего на театральный занавес, показалась и причина этой тревоги: блестящая точка, летящая с чрезвычайной скоростью, точка эта росла на глазах и, будто комета, тащила за собой белую полосу через весь небосклон. Ну а рычание – бешенное и раздирающее барабанные перепонки – приходило лишь потом, после нее. Наверняка, у многих из парижских священников, приглядывавшихся к этому явлению, в памяти всплывали слова из "Откровения" святого Иоанна: "Если караулить станешь, придет будто вор, и не узнаешь часа, пока не придет".