Реконкиста

В то же самое время все работающие контрольные лампочки начали зажигаться и гаснуть в ускоряющемся темпе. Я отметил, что устройство никак не было соединено с пультом управления и удивительным образом напоминало мне…

– Ходу! – заорал я всем нашим. – Это, явно, какое-то устройство самоуничтожения.

Повторять было не нужно. Лино схватил охапку карт и прыжком направился к входу. Вайгель со своим живым грузом уже спустился вниз, а Идрис поднимался к нам и находился на средине лестницы.

– Беги! – крикнул я турку и всем остальным, которые задрали головы. – Все в укрытие. Сейчас эта штука взорвется!

Словно бы в знак подтверждения моих слов, изнутри тарелки раздался пронзительный сигнал; не колеблясь более, я спрыгнул с лестницы в сторону, Лино за мной. Мы на местр разминулись с релингом, удачно падая с подветренной стороны "Генриетты". Но еще до того, как долететь до воды, я услышал над собой чудовищный взрыв. Инстинктивно, я нырнул, как можно глубже, направляясь в сторону нашей подводной лодки, колышущейся на волне неподалеку от галеона.

Тарелка тем временем взорвалась. В течение какого-то момента она была похожа на олимпийский огонь в Сиднее, но через мгновение горящая машина грохнула на "Генриетту". Рухнули мачты, корпус пробил палубу, достав до трюма. А там горящие обломки попали на бочонки с порохом. Мощный разрыв расколол судно пополам. На мгновение корма встала дыбом, но потом погрузилась в море образуя чудовищный водоворот. Еще какое-то время вокруг нас валились сверху обломки летающей тарелки и нашего корабля. Какой-то обломок раскаленного металла рассек мне бровь… Отовсюду были слышны крики раненых и тонущих. Оставшиеся в сознании пытались спасти тех, кто все еще был под действием снотворного газа. Чаще всего – безрезультатно. Доктор де Лис стоял на носу "Наутилуса", махая мне, чтобы я побыстрее очутился на подводной лодке. Вопросом короткого времени было появление акул. Но если бы все пережившие крушение галеона последовали моему примеру, "Наутилус" такой перегрузки не выдержал бы…

По счастью, на горизонте появились белые паруса "Святой Лючии", спешащей на спасение немногочисленным оставшимся в живых морякам с "Генриетты".

12. Последний берег

Результат нашей стычки, несмотря на кажущийся успех, оказался трагичным. Из всего экипажа "Генриетты спаслось всего двадцать семь моряков и пассажиров – погибли храбрец Жан, суеверный канонир Андре и рулевой Арман – молодой, постоянно кипящий радостью жизни. Боцман Вайгель, хотя и раненный в ногу, остался в живых и не выпустил из рук бессознательного пилота Серебристых. Спасся, благодаря своему невероятному счастью, и Фруассарт, которого из самого центра огненной бури вытащил верный Эбен. Наибольшей потерей для экспедиции, вне всякого сомнения, была утрата Идриса Мардину. Изобретатель принадлежал к исключительной категории незаменимых людей. Пропали практически все оснащение и оборудование. На "Святой Лючии" остался один пулемет и немного взрывчатки. Помимо того, сохранились семь противогазов, два стеклянных доспеха, несколько бандолетов, автоматы, размокшие карты, которые Лино забрал из тарелки; две подзорные трубы, какие-то лекарства… Но, что граничило с чудом, в живых осталась вся девятка, которая, по мнению Гомеса, должна была сыграть решающую роль во всей экспедиции.

Опасаясь последующих атак, капитан Гренель как можно быстрее направился к берегу. Большинство из нас подозревало, что днем наверняка появятся вражеские разведчики, изумленные и разъяренные по причине утраты тарелки. На палубе брига было запрещено разжигать какие-либо огни, так что мы плыли в тишине, погруженные в бархатной темноте. Стоящий на носу аравак Мигель заявлял, что чувствует близость берега.

Наш пленник – индейский пилот летающей тарелки – быстро пришел в себя, но на все задаваемые нами вопросы только издевательски скалил зубы. С тяжелым сердцем, под согласным напором всех товарищей, я согласился на то, чтобы подвергнуть его пыткам. Безрезультатно! Ни вырывание ногтей, ни раздавливание яиц, которое провел Ансельмо, который явно имел склонность к профессии живодера, не произвели на индейце особого впечатления. Он не отвечал на вопросы, которые задавали ему по-испански или на различных индейских диалектах, известных Мигелю. Пленник даже не дал познать по себе, что знает nahuatl, родной язык ацтеков, которым, понятное дело в довольно ограниченном объеме, владел отец Гомес. В конце концов, когда мы, устав, прекратили расспросы, а padre из чувства жалости дал пленнику воды, пилот сам заговорил по-испански:

– Вы все и так не доживете до завтрашнего заката солнца!

Тут он рассмеялся, скрежетнул зубами, сглотнул слюну. И тут же странные конвульсии потрясли им, под конец он выгнулся, пару раз еще дернулся и скончался.

– Похоже, у него во рту был спрятан какой-то яд, – заметил вызванный слишком поздно Амбруаз де Лис.

– Если он его имел, то почему не проглотил его сразу же, щадя нам усилий, а ему – страданий? – спросил я.