Реквием

По дороге домой я делился с родителями своими впечатлениями о складане. Театрализованная часть ее казалась мне очень веселой. Но родители моего веселья не разделяли. Отец выражался единственным словом:

— Дурости!

Мама вторила ему:

— Не мают люди роботи, тай дурiют.

Дядя Симон являлся позже. Он всегда ночевал у нас. Утром, несмотря на то, что дядя Симон был намного старше, отец, не стесняясь, выговаривал старшему брату за веселые песни. Дядя Симон, как нашкодивший школьник, слушал младшего брата, низко наклонив голову.

А на следующее утро во дворе, где была свадьба, курился дымоход. Без конца грели воду. Близкие родственницы и молодые соседки мыли посуду и складывали ее стопками по отличительным знакам давших в прокат. Потом приходили владелицы посуды и уносили ее домой. Если что-то было нечаянно разбито, скандалов никогда не было. Компромисс находили быстро.

Ближе к обеду приходили электрики. Смотав проводку, усаживались за стол и долго обедали, часто чокаясь друг с другом и наверстывая упущенное. Потом неохотно вставали из-за стола. Вместо недостающей на каждой свадьбе дефицитной трехсотваттной лампы, отец молодого совал в карман старшего бутылку самогона. Электрики согласно кивали и, бережно поддерживая друг друга, уходили.

Вечером приходили родители молодой жены. Приносили плетеную вализу и оклунки (узлы) с частью приданного. Ужинали две породнившейся семьи вместе. Засиживались, обсуждая планы на будущее, допоздна.

Ранним утром в среду собиралась мужская половина родни. Разносили по соседям взятые на время столы, стулья, скамейки и щиты. Разбирали палату, оголив стены сначала от ковров и дорожек, потом от брезентовых полотнищ. Отбивали многочисленные доски и разные рейки, освобождали от гвоздей.

Самые старшие, подчас преклонного возраста, родственники садились на пеньки. Придерживая закорузлыми негнущимися пальцами, на отдельном, гладко срезанном пне старательно выравнивали изуродованные гвозди. Затем раскладывали по размерам в консервные банки. Гвоздь в хозяйстве — издревле необходимая вещь.

Те, кто помоложе, расшатав, вынимали вкопанные столбы и трубы и, погрузив на две-три телеги, отвозили на зерноток. Следующим утром молодые дружно засыпали ямки, выравнивали землю и убирали мусор.

А на току, пришедший на дежурство старый криворукий Гнат, долго сортировал и пересчитывал отдельно доски, рейки, столбы и трубы. Укладывал отдельно под навес, тщательно перевязывая толстой проволокой. Затем, размотав рулон ветхого рубероида, все укрывал.

До следующей свадьбы…

Патефон

…старая пластинка

С хрипотцой утесовской лукавой,

Мне некстати вдруг напоминает:

У меня есть сердце, а у сердца -

Песня, а у этой песни тайна.

Тайна же достойна умолчанья,

Да и патефон был неисправен.

А. Городецкий

Патефон в нашем доме я помню с тех пор, как помню себя. По рассказам родителей, отец купил патефон в Могилев-Подольске. Сразу же привез целую стопку грампластинок в бумажных конвертах с круглыми отверстиями в центре.

Когда родителей не было рядом, я с замиранием сердца поднимал крышку красно-коричневого патефона. Открывалась совершенно фантастическая картина. Пурпурный бархат покрывал внутреннюю часть крышки. В верхней части крышки была блестящая наклейка, на которой было написано: Город Молотов. Патефонный завод.

На самом патефоне крутилось колесо с наклеенным красным сукном. Потом я узнал, что это колесо называется диском. В центре колеса торчала блестящая пупырышка. Она должна была попасть в дырочку на пластинке. В углу возле красного колеса была стрелка, которая двигалась. Когда ее тянули, колесо начинало крутиться. Внизу крышки в специальных дырочках защелкивалась корба (так в селе называлась ручка, которой надо было заводить патефон).

К патефону меня не подпускали долго. Корбу крутили отец и брат. Я внимательно наблюдал, запоминая последовательность действий, после которых патефон начинал играть. Я уже знал все наизусть и часто подсказывал отцу или брату, если они вдруг начинали, как мне казалось, долго думать.

Наконец я решился. Открыв крышку, я вытащил из блестящей ямы за диском ажурную сверкающую головку, венчающую извитую, как змея, тоже блестящую трубу. Выдавив черную шуфлядку на углу патефона, взял оттуда иголку. Открутив винтик, вставил в маленькую дырочку на головке иглу, после чего закрутил винтик до отказа. Ногтем указательного пальца постучал по игле, как это делал брат. Из блестящей ямы донеслись хриплые щелчки.

Я долго не мог понять, что же в яме хрипит и поет. Засунув руку, я с удивлением обнаружил, что яма постепенно сужается и загибается. Достигнув глубины настолько, насколько позволяла моя детская рука, дна я не обнаружил. Моя кисть упиралась в сужение. Вынимая руку, я нащупал и извлек две патефонных иглы.