Реквием

Но возмущение мамы будет звучать потом, а пока мы, пробираясь, подчас между ногами взрослых, спешно занимаем позиции, куда, по нашему расчету должно упасть наибольшее количество конфет и монет.

Конфеты в сельском магазине в те времена были недорогими. Из них оборотистые мужики варили самогон. По крайней мере часто так делал мой отец, покупая оптом по несколько ящиков неликвидной, слежавшейся и склеившейся летом, карамели или обсыпанных сахаром подушечек.

Но на свадьбе были совсем другие подушечки и карамель. Брошенные рукой невесты конфеты таили в себе особую магию. Толкая друг друга, мы подбирали брошенные на землю подушечки и тут же прятали их в наши глубокие карманы, в которых зимой не было только пауков и сушеных головастиков.

То же касалось и монет. Дома в, стоящую на темной некрашеной полочке у двери сольницу, родители складывали мелкие желтые монеты. То был НЗ, который я брал, когда у меня не было других источников финансирования просмотра детского сеанса. Но мы упорно бросались туда, куда из рук невесты летели монеты. Подобрав их в измельченной до состояния пыли холодной земле или снегу, мы тотчас опускали монеты в карманы вместе с такими же грязными конфетами.

Конечно, мы не ели тех конфет, разбросанных щедрой рукой молодой, которая сегодня была в наших глазах по меньшей мере принцессой. За сутки беготни вокруг палаты и сидения за столом, а потом еще за день-два содержимое карманов прочно склеивалось. Потом бдительные мамы, ворча, отдирали склеившиеся в один грязный ком конфеты и монеты от карманов наших штанов. Но все равно, то были особые конфеты и копейки!

А потом гостей сажали за стол. Мы не вникали в тонкости режиссуры свадебного ритуала. Мы не задавались вопросом, у кого мы сидели за свадебным столом, чьи мы были гости — молодой или молодого. Мы вообще могли не быть гостями. На сельской свадьбе все дети были своими, независимо от степени родства.

Если после того, как рассаживались взрослые, оставались места в самом конце стола, нас усаживали туда скопом. Но чаще пировать мы садились за вторым столом, вместе с самыми близкими родственниками и соседями, подававшими стравы на первый, основной стол. Но мы не горевали. Нам, непоседливым, было трудно усидеть за первым столом в течение почти трех часов.

Выйти, погулять из-за стола было проблематично. Столбики лавок были вкопаны или вбиты в землю. Чтобы выбраться наружу, надо было залезть под стол, и на четвереньках пробираться между сапогами и валенками пирующих. А потом надо было найти свободное пространство между чьими-то ногами, и оперативно проскользнуть на простор палаты, чаще всего неожиданно для владельцев ног.

Мы носились вокруг палаты, устраивая свои игры и тут же придумывая для них правила. Круг наших интересов расширялся. Нашей территорией становились узкие пространства между строениями и заборами, сараи, курятники и, простите, туалеты. Подчас мы находили «ценные» вещи, о которых хозяева давным-давно забыли.

Набегавшись, мы возвращались к наружному периметру палаты. Когда на время стихала музыка, через коврики и брезент отчетливо слышались голоса пирующих, перестук вилок и ложек, звяканье стаканов и сразу же:

— За здоровье молодых!

Мы вспоминали, что по ту сторону брезентового барьера едят. По меняющимся запахам мы безошибочно определяли, что подают. Свой особый, ни с чем не сравнимый, запах голубцев. Потом накатывал тугой мясной аромат котлет и жаркого. Во рту накапливалась обильная слюна. Начиналось то, что происходило на каждой свадьбе и становилось в те далёкие годы частью ритуала брачного веселья.

Через стыки брезента, а чаще в прорехи видавших виды брезентовых полотнищ проникали детские руки. Потом эти вездесущие и находчивые руки нащупывали щели между навешенными ковриками и дорожками. И вот за спиной пирующих, а если повезет и между ними, как змеи выползают сначала пальцы, а потом и руки до локтя. Руки, появившиеся ладонями вверх, сначала застывали, потом начинали просительно покачиваться.

Долго ждать не приходилось. Вовлеченные в игру взрослые, уже подвыпившие, может быть вспомнившие свое, чем-то похожее детство, брали с тарелки кусок мяса, котлету, кусок запеченных с яйцами сладких домашних макарон, пряник либо вертуту и помещали в ладонь просящего. Зажав добычу в кулаке, рука моментально исчезала. Добытое делилось между всеми и тут же исчезало в бездонных наших желудках. Тут же находили следующую прореху и снова рука ладонью вверх появлялась за спиной жующих гостей.

В зависимости от характера пирующего по ту сторону брезента события могли развиваться по-разному. Неопытные, впервые пирующие на свадьбе в селе, а некоторые просто от скверности характера, могли шлепнуть по руке, уколоть вилкой, а то и плюнуть в раскрытую ладонь.

Возмездие настигало негостеприимного моментально. Мгновенно вычислив месторасположение спины и того, что ниже ее, сквозь брезент наносился точный удар коленом. Следовал взрыв хохота в палате, свидетельствующий о точности удара и солидарности с нами большинства пирующих.