Реквием

– Иван Петрович! Не хотела вас прерывать. Мне приятно, что, решая сложную проблему, вы вспомнили обо мне. Ещё в начале собрания я ни минуты не сомневалась, что и на этот раз вы пожелаете повесить на меня провальный объект. Вы расточаете неестественные, надуманные комплименты, доказывая моё превосходство. Осталось только благовониями умастить. Может, хватит рассыпаться в любезностях и всё изобразить намного проще, тривиальнее, практичнее? «Я назову тебя солнышком, только ты всё успевай», – так, кажется, поется в небезызвестной песенке? Так мне следует понимать в свете нынешних концепций ваше выступление? А может, мне стоит пожалеть себя и отказаться от вашего предложения? – подала голос Елена Георгиевна.

Последовало продолжительное многозначительное молчание коллектива. Удивление во взгляде шефа уступило место беспокойству. Своим многоопытным и многострадальным чутьем Елена Георгиевна правильно оценивала значение столь затяжной паузы, поэтому продолжала её выдерживать.

Шеф оставил её вопрос вроде бы без внимания, но по его красноречивому молчанию она поняла, что, вне всякого сомнения, уклонившись от ответа, он всерьёз озаботился лихорадочными поисками выхода из положения, созданного её, пусть даже шутливым, предложением.

Иван Петрович стёр с лица проявившееся было недовольство и вынес всё-таки «на всеобщее обозрение» ещё один козырь – своё коленопреклонение, свой последний неопровержимый довод:

– Я, так сказать, хочу воздать вам должное. Вы – единственная, кто всегда в любых обстоятельствах выручал меня. Это так, сотни раз так! Мне позарез нужна ваша помощь, помогите уладить весьма деликатное дело. Возьмите его под своё материнское крыло. Я очень рассчитываю на вас.

Конечно, окончательное решение у Елены Георгиевны давно созрело, но её так и подмывало высказаться. Она была умной женщиной и не могла грубо «наезжать», и, как человек, склонный к созерцанию, принялась размышлять на тему оценки своих чувств.

«Могу я позволить себе маленькую слабость? Да! Хочу заметить, ваше мнение о моих способностях и характере только в какой-то степени справедливо. Вы правы в целом, по сути, а с частностями у вас дела обстоят не так хорошо. Ваша прочувствованная речь ласкает слух, но не имею я привычки ловиться на комплименты, хотя похвала, конечно, окрыляет. Иногда даже принимаю её с тайным удовлетворением, когда считаю заслуженной. Но я по другой причине выручаю. О своих людях думаю. Им нужны мои гарантии стабильности в их жизни. К тому же я на самом деле не желаю терять в ваших глазах репутацию незаменимой – это бальзам на мою усталую голову. В глубине души я ругаю себя за подобную слабость, но кто из нас без слабостей? Похоже, и на этот раз природная доброта вовлекает меня в работу, от которой любой другой с величайшей охотой убежал бы куда подальше…

Для меня мелкое мстительное наслаждение видеть, как шеф тужится, «надрывается»? Нет. Тогда что? Многолетняя обида за прошлые притеснения и принижения толкает? Дурно, очень дурно. Не пристало мне… Шеф, наверное, заволновался: «Не пересолил ли? Не будет ли бестактностью с его стороны по отношению к другим так откровенно её расхваливать?» Но в зале все умные и всё прекрасно понимают.

Говорите, говорите! Люблю слушать, да не верю. Двух зайцев хотите поймать: всучить чужой проект, да ещё и задёшево. Запудриваете всем мозги. Вид делаете, будто только во мне видите счастливое разрешение всех проблем и конец своим моральным терзаниям. Такое у нас в порядке вещей», – иронизирует Елена Георгиевна. Но только про себя.

Есть в ней некое внутреннее чувство осторожной тактичной справедливости, неизменно сдерживающее и оберегающее её от неосмотрительных поступков.

А вслух она сказала:

– Ваши слова прозвучали убедительно. Отставлю в стороне все дипломатические ухищрения и скажу прямо: это не совсем то, что я хотела бы получить. Ну, да ладно, и это задание как-нибудь переживу. И не подумаю артачиться. Нарушу ради вас свои планы. И личное время ужму. Осилю. Похоже, отпуск тоже обернётся для меня работой.

«Ох и загадала я некоторым тут загадку: под давлением каких таких причин я растаяла и дала согласие на то, против чего – по их мнению – восстает здравый смысл. Сама поражаюсь своему великодушию».

– Я вот думаю: «Ну кто же у нас на Руси современный герой?» Вопрос в точку? Вот где раздолье для фантазии! Так вот… оказывается, женщина! Только ведь лошадь не может быть героем. Героем должен быть лев. Иван Петрович, может, ещё веревку намылите? – воскликнула она с неожиданной страстью, какой давно не замечали в ней коллеги.

Некоторые, наверное, подумали, что впервые в жизни она взбунтовалась, подстрекаемая теми, не поддающимися определению чувствами, которые иногда толкают нас делать глупости. А может, просто недоуменно пожали плечами.

Иван Петрович на мгновение досадливо и осуждающе глянул на Елену Георгиевну, но тут же раскаялся, посмотрел вопрошающе и просительно, растерянно потер лоб.