Реквием для зверя

— Самобичеванием?! — её слова вызвали у меня какой-то совершенно ненормальный смех. — Это не самобичевание, родная! Потому что от самобичевания не бывает такой кровопотери! Так что прекращай нести чушь и говори, что именно он сейчас употребляет!

— Ничего особенного.

— Боже, Меган! Да ты можешь хотя бы на пять минут забыть о наших личных разногласиях и признать, что у нашего сына серьёзные проблемы со здоровьем?!

Что не говори, но такое тупое отрицание проблемы не вызывало у меня ничего, кроме злости! Ведь сейчас Меган была единственным человеком, способным оказать на Джеймса хотя бы какое-нибудь воздействие. Единственным, кто мог помочь мне его спасти.

— Даже если это и так, Николас, то больше тебя это не касается, — положила она трубку, заставляя меня со всей дури вмазать кулаком по столу.

Хруст собственных костяшек показался каким-то ненастоящим. Словно кто-то неподалёку от меня наступил на фисташку. Удивительно, но я даже не почувствовал боли. Пальцы слегка подрагивали, кожа начала кровоточить, но как бы сильно я не пытался ощутить хоть что-то, отдалённо напоминающее боль, в голове была пустота.

Я смотрел на застывавшую на диване кровь, на размазанные по паркету красные разводы, на бурые кляксы растекающегося по столу виски, и рука сама включила телефон, пролистывая контакты в поисках последнего человека, способного пролить свет на всё этом безумие.

— Добрый вечер, Рикман. Скажи, если тебе сейчас привезут образец крови, то ты сможешь определить, что именно принимает её хозяин?

— Добрый, мистер Прайд, — отозвался пожилой врач после небольшой паузы. — Вы ищете что-то конкретное или хотите, чтобы я проверил её на всё, что только можно?

— На всё от и до. Я хочу знать, какая именно дрянь убивает моего сына.

— Это займёт много времени. Но если хотите, то я обращусь в криминалистическую лабораторию. У меня там как раз есть один старый знакомый.

— Спасибо, Эрик, буду очень тебе за это благодарен.

Устало потерев переносицу, я подошел к дивану, рухнув на него с вполне слышимым треском. Нужно было перевести дыхание и успокоиться. Собраться с мыслями и подготовить себя к очередному изнуряющему противостоянию.

ДЖЕЙМС

Полураздетая, с обнаженной грудью, она стоит передо мной на коленях, пока я продолжаю сжимать её горло. Я чувствую, как под моими пальцами играют напряженные мышцы в безуспешной попытке избавиться от удушающих тисков. Длинные ногти впиваются в мои запястья, раздирая кожу до крови. Врезаются всё сильнее и глубже, словно пытаясь исполосовать набухшие вены.

Слышу, как из пересохшего рта вырываются гортанные хрипы. Сухие и тяжелые. Она пытается хватать воздух. Хлопает губами, напоминая выброшенную на берег рыбу. Большого голубого тунца со стеклянными глазами.

Она смотрит на меня словно слепая. Плачет. А в голове снова и снова прокручиваются слова отца: «Ну, так что ты делаешь с ними, а? Бьешь? Режешь? Душишь?»

Они как надоедливая песня! Я пытаюсь выкинуть их! Пытаюсь забыть! Стереть из памяти! Но ничего не выходит. Его голос гудит во мне, растекаясь вместе с кровью.

Он так глубоко, что от него невозможно избавиться. Невозможно ни вырвать, ни испепелить! Он зудит в опухших мозгах надоедливым комаром! Пищит, переходя в ультразвук, от которого начинает болеть в висках, сдавливать их невидимыми тисками, взрывая череп своими навязчивыми вибрациями!

— Достаточно! — кричу и делаю шаг назад. Звуки собственного голоса напоминают противное рычание пантеры. Осипший, звонкий и такой истеричный, что хочется заткнуть уши! Словно в этот момент я превратился в загнанного в угол зверя. — Надоело уже, — хватаю со стола бутылку и втягиваю жгучий алкоголь жадными глотками.

— Ну ещё чуть-чуть… — хрипит девчонка, подползая ко мне, и начинает тереться об ноги как приблудная собачонка. — Мне не хватило… Совсем немного не хватило…

— Нет, — отхожу от неё, позволяя рухнуть на пол, и присаживаюсь в кресло.

Нужно покурить. Отключить мозги, убивая их дымом и спиртом. Выжечь из них запах чайной розы и пиона. Убрать с языка, чтобы он прекратил отравлять меня. Чтобы прекратил наполнять мои лёгкие холодной ртутью.

«Да уж… — делаю едкую затяжку, после которой во рту остаётся лишь горечь. — Больше она не пахнет как Рождественский ангел. Не пахнет как милая сопливая девчонка. Теперь Даяна наполнилась ароматом настоящей женщины».

Таким знойным. Горячим. Живым. И таким сильным, что хочется всунуть голову в петлю и соскочить со стула, потому что помнить его — всё равно что оказаться приговорённым к вечным мукам.

Быть никому не нужным. Отверженным Богом и проклятым Дьяволом. Болтаться на границе между двух миров, словно долбаный призрак, из которого вырвали душу и забрали вместе с той проклятой сукой, без которой я не могу существовать! С той, о которой совершенно не могу забыть. Которую не могу превратить в очередную свою шлюху. Шлюху, которых поменял за это время даже больше, чем за последние несколько лет.