Реквием по Победе

«Может оно и к лучшему, – снова подумал он. – Лучше спокойно телевизор смотреть, чем сначала две недели карантина отсидеть непонятно за что, а потом пожимать кому-то там руку… Вон, Брежневу пожал лет пятьдесят назад – и ладно. Достойнее вышло, чем сейчас…»

Тем временем, парад уже начинался. Диктор на всю Красную площадь объявлял о начале и комментировал всё то, что происходило на брусчатке. Знахарев смотрел на это со странными чувствами. С одной стороны, ему было тепло и трепетно на душе, что о подвиге его поколения не забывают, что дань уважения традициям отдают. А с другой стороны… в годы его молодости и зрелости 9 мая не отмечали с таким размахом, но всё было душевнее, и все были счастливы. Сам он был уверен в завтрашнем дне, знал, что Родина его не оставит и не забудет, что он, в конце концов, – ветеран войны, а значит к нему уже другое отношение везде. Теперь же… остался только дорогущий парад с парочкой образцов новой техники, да красивыми солдатиками, которые, как известно, словно лошади на свадьбе – морды в цветах, а задницы в мыле….

От таких мыслей Знахареву было тяжело смотреть на это, но он ждал. Ждал, когда камера снова покажет трибуну, надеясь увидеть хоть кого-то из знакомых – настоящих ветеранов.

Вот, прошла знамённая группа, из Спасских ворот выехал министр обороны в парадной форме, похожей на ту, что была тогда – в сорок пятом.

«Неужто Жуковым себя мнит? – подумал Знахарев. – Хотя, чего уж тут? За неимением ничего лучшего своего, проще взять чьё-то хорошее, но старое и забытое. Но не всеми забытое…»

Ему вспомнились старые – советские – парады. Как из этих же ворот, в разные годы, выезжали боевые маршалы. Настоящие отцы-командиры, которые все, как один, трепетали за своих солдат и отстаивали их перед бюрократией партии. Да, быть может, и были какие-то огрехи, да, быть может, не все были популярны в народе, но, во всяком случае, это были настоящие люди своего дела, а не чиновники в красивых погонах….

Между тем, министр закончил объезд парадных расчётов и взошёл на трибуну на доклад президенту.

Началась речь.

Знахарев не вслушивался в слова, ибо заметил, что из года в год всё повторяется лишь с незначительными изменениями. Он вглядывался в лица на трибуне, которые то и дело выхватывал объектив камеры. Какие-то странные генералы, полковники, просто старики в пиджачках с наградами, которым на вид-то лет семьдесят было. «Неужели нас совсем не осталось?» – грустно подумал ветеран.

Он не стал дальше смотреть на парад. Ему было больно на душе. Знахарев вынул из шкафа свой парадный пиджак, на котором в несколько рядов висели его награды – и боевые, и трудовые, и юбилейные. Хоть многие из них и потемнели от времени, но всё также поблёскивали в лучах солнца.

Ветеран вышел на улицу, залитую теплом. Он шёл медленно, немного прихрамывая, опираясь на свою трость, с которой не расставался вот уже двадцать с лишним лет.

Знахарев сначала хотел было пойти к Большому театру, как делал раньше, однако, на ходу задумался. «Зачем же идти туда? – рассуждал он. – Всё равно никого не найду из своих.» В его глазу выступила слеза, которую ветеран не стал смахивать. На душе было тоскливо. Остроухов умер ещё в девяностых, не выдержав распада той страны, которой служил пятьдесят лет. Сын его погиб в огне чеченской войны. Безрукова не стало пятнадцать лет назад, и то, потому что в его небольшом домике в Калуге отключили отопление. Старик просто замёрз заживо. Про Донцова можно было и не говорить. Разбился ещё в пятидесятых во время учебного полёта… «Почему же я ещё живой? – задумался Знахарев. – Я-то кому нужен? Или я просто тот, кто помнит правду? Один из немногих…»

С этими мыслями он брёл по Кутузовскому проспекту, решив прийти хотя бы к Вечному огню. Прохожие не обращали на старика особого внимания, погрузившись в экраны своих телефонов. Лишь редкие из них, завидев ордена на его груди, замедляли шаг и говорили слова благодарности. Несколько рослых парней даже остановились пожать ему руку. Знахареву стало немного легче – значит, всё-таки, помнят. На его лице появилась лёгкая улыбка.

Он вышел к Киевскому вокзалу и почувствовал, что устал. Нога, на которую хромал совсем разболелась. Немудрено – девяносто семь лет – это не двадцать, и даже не шестьдесят, когда ещё можно было худо-бедно бегать. Спасибо, что вообще ещё ходит.

Знахарев присел на одну из скамеек, смотря по сторонам. И тут, он увидел неподалёку старика у входа в метро. Тот стоял, опершись на свою трость, а во второй руке держал кусок картонной коробки с кривой надписью: «Всё по 500 руб.», на которой висели… его награды…. Знахарев уже плохо видел, однако, кое-как различил ленты орденов Славы и медалей за освобождения городов Европы. Ему стало дурно, в глазах помутнело.