Реквием разлучённым и павшим

Капитан, не пропуская ни слова из рассказа Алтайского, выводил карандашом какие-то фигурки на лежавшем перед ним листе бумаги.

— Фамилия Михайлова мне ничего не сказала. Заинтересовавшись, я решил спросить об этом человеке Верейского. Тот пояснил, что Михайлов очень уважаемый человек, бывший министр финансов, а сейчас советник акционерного общества электрических предприятий города Харбина. Слова «министр финансов» прозвучали для меня настолько внушительно, что при следующем телефонном разговоре я, бедный студент, постарался придать голосу почтительность. И когда билет для Свечникова был куплен, я позвонил Михайлову, чтобы сообщить об этом, но услышал в ответ короткое: «Спасибо, уже знаю».

Капитан посмотрел на Алтайского:

— И это все?

— Нет. Потом я хорошо узнал, что это за авантюрист… Меж собой эмигранты звали Михайлова «Ванька-Каин». Позже мне пришлось самому убедиться в точности этого прозвища. Это случилось, когда я имел неосторожность обратиться к нему…

— Зачем? — заинтересованно спросил капитан.

— История длинная, но если для вас она представляет интерес, я расскажу.

— Только покороче, — взглянул капитан на часы.

Рассказывать коротко Алтайский не умел: мыслей было много и они одновременно приходили в голову. Развивая одну, Алтайский забывал другую, а когда вспоминал эту другую мысль и вставлял ее в рассказ, она оказывалась уже некстати. Тем более, что в это время рождались новые мысли и вспоминались факты, которые, без сомнения, представляли интерес для капитана.

Короче говоря, рассказ получился хаотичный, однако суть и смысл его не могли измениться, как бы сбивчиво он ни был построен. Алтайский рассказывал искренне, с жаром и увлечением непосредственной натуры, возмущенно рисуя второстепенные и вовсе ненужные детали.

Вот что было. В начале 43-го года к одному врачу-корейцу по фамилии Хван, хорошему знакомому Алтайского, зашел русский студент Шевелев. Врач закончил русскую школу, прекрасно владел русским языком, был женат на русской и потому старался поддерживать русские знакомства. Без проволочки Шевелев приступил к делу.

— Хочешь заработать? — обратился он к Хвану.

— Что за вопрос? Конечно.

— Дай две тысячи на три дня и получишь три, — предложил Шевелев.

Хван поколебался, но деньги дал и ровно через три дня действительно получил три тысячи.

Через месяц Шевелев пришел снова:

— Дай пять тысяч, через неделю получишь семь.

Хван дал и через неделю заработал еще две тысячи. А еще через месяц Шевелеву потребовалось 10 тысяч на две недели. Хван опять дал деньги, заняв недостающие две тысячи у соседа, но на этот раз не через две недели, а только через три месяца получил от Шевелева чек, который банк не оплатил: денег на счете не было.

Перезаняв, Хван расплатился с соседом и дал зарок на будущее не ввязываться в сомнительные дела. Через некоторое время он поведал историю своего «обогащения» Алтайскому, с которым был в дружеских отношениях.

Алтайский возмутился, предложил набить Шевелеву морду. Но Хван отнесся к этой затее с опаской, сказав, что Шевелев — близкий родственник новой молодой жены Михайлова. Михайлов же, во-первых, бывший министр финансов, во-вторых, человек, у которого сохранились связи и черт знает какие, а шум вокруг Шевелева равносилен шуму вокруг Михайлова… К тому же расписки или других документов, подтверждающих, что Хван давал деньги Шевелеву, нет — значит, нет и никаких юридических оснований…

— Не может быть, чтобы Михайлов заступился за жулика! — перебил Хвана Алтайский. — Чем более высокое положение занимал человек в прошлом, тем он должен быть более нравственным! Посуди сам: какое доверие имел и, значит, должен был заслужить человек, если ему вручили государственные финансы!

— А знаешь, Юрий, что Михайлова зовут Ванька-Каин?

— Как? — подскочил Алтайский.

— Ванька-Каин, — спокойно повторил Хван. — И министр он дутый — колчаковский. И еще: знаешь ли, что не без его участия атаман Семенов украл для японцев часть русского золота?

— Нет, не может быть, — искренне засомневался Алтайский.

Заручившись согласием Хвана, он все-таки отправился к Михайлову. Бывший министр открыл дверь сам. Седоватый, невысокого роста, несколько сухой, опрятно одетый, на фоне хорошо обставленной квартиры и ковров, он производил приятное впечатление. Алтайский без предисловий выложил цель визита. Рассказав об афере Шевелева, он простодушно сказал:

— Верейский мне говорил, что мой долг уберечь ваше имя, имя уважаемого человека, от какой-либо грязи. С этим я полностью согласен, иначе бы не пришел к вам… Надеюсь, что вы покажете тем, кто хотел запятнать ваше имя, что такое нравственность в самом высоком понимании…

Михайлов утвердительно наклонил голову, было похоже, что он растроган. Откуда мог знать Алтайский, что подобные искренние слова, так высоко оценивающие его нравственный облик, Михайлов слышал, может быть, впервые в жизни?