Реквием разлучённым и павшим

— Я сам займусь этим! — веско сказал он. — Если вас не затруднит, давайте вместе сходим в банк. Мы начнем с проверки чека. Я узнаю, кто его выписал, каким образом он попал к Шевелеву. Этот мальчик, если хоть чуточку виноват, будет соответствующим образом наказан!

Михайлов и Алтайский вместе проследовали в торгово-промышленный банк, на бланке которого был выписан чек.

В большом зале, перегороженным высоким резным барьером, слышалось мягкое шуршание арифмометров. Перед барьером в кажущемся беспорядке стояли низкие полированные столики с блестящими пепельницами, окруженные мягкими креслами. Усадив Алтайского в одно из этих кресел, Михайлов сказал, что сам сходит к директору банка, попросил его немного подождать и скрылся за массивной, обитой кожей дверью, ведущей в служебные помещения. Через минуту вернулся с озабоченным видом, попросил у Алтайского чек. Дверь за ним снова закрылась…

Часа через три, уже на исходе рабочего дня, так и не дождавшись Михайлова, Алтайский тоже прошел за обитую кожей дверь. После недолгого хождения по коридорам он нашел второй, черный выход во двор. Стало ясно: комедия была нужна Михайлову, чтобы заполучить единственную улику — чек…

Пока Алтайский рассказывал, капитан внимательно наблюдал за ним, изредка делая кое-какие пометки на листах бумаги. А когда рассказчик замолк, пододвинул к нему подшитую папку:

— Прочитайте заголовок и что подчеркнуто!

Вверху Алтайский прочел: «Протокол допроса обвиняемого Михайлова И. А.», а ниже: «… об отъезде советского вице-консула Свечникова я узнал через своего агента Алтайского…»

Выражение «своего агента» было подчеркнуто дважды.

«Вот они, те два слова, — причина отчужденного взгляда прокурора!» — пронеслось в голове Алтайского. Потрясенный, он вернул папку капитану.

— Это свидетельские показания живого Михайлова, — сказал капитан. — Мы успели схватить его. Могу вам еще сообщить, что Михайлов — резидент японской разведки.

Алтайский сидел, не шелохнувшись, — слова капитана были для него громом среди ясного неба. Мысль беспомощно билась: какая еще подлость скрывается в показаниях Михайлова, делающего «своего агента» из человека, презиравшего его всеми фибрами души? Какой в этом смысл? Может быть, это месть за то, что, зная аферу с Хваном, Алтайский не только убедился в его подлости, но и проговорился Верейскому, будучи не в состоянии скрыть чувства. Нет, не то! Нельзя отомстить всем, кто знает, что Михайлов подлец…

— Знаете, Алтайский, по-моему, вы ищете себе оправдание, когда и так все ясно, — сказал капитан, успевший прочитать на лице Алтайского сначала смятение, затем беспокойный бег мыслей и мечущееся раздумье.

— И вы верите правдивости показаний Михайлова обо мне?

— Это документ, и я обязан ему верить. Но должен и проверить! Сейчас я как раз и проверяю. Вы сами подтвердили факт выдачи вами Михайлову сведений о работнике советского консульства.

— Подтвердил, — согласился Алтайский. — Но надо, наверное, учитывать и все обстоятельства того или иного действия? Я полагаю, только с учетом всей совокупности фактов следует устанавливать степень виновности или невинности… Или вы просто не хотите мне верить?

— Вы в своем повествовании не жалели ни себя, ни Михайлова, поэтому я хочу вам верить. Но я могу признать за доказательство только документы либо показания, подтвержденные свидетелями, а вы ими не располагаете.

— Спросите Хвана, Шевелева, наконец, Верейского.

— Их показания существенного значения не имеют — они не присутствовали при ваших разговорах с Михайловым. Чем вы докажете, что не были его агентом и что весь наш разговор — не хорошая игра с вашей стороны.

— К сожалению, ничем! Как я могу доказать, если для вас подписанное слово дороже живого человека?! — резко сказал Алтайский. После короткой передышки он продолжил, чуть усмехаясь. — Я слышал, что в Советском Союзе каждый, имеющий несчастье быть заподозренным в чем-либо, связанном с политикой, перестает быть человеком с момента, когда он садится на стул против следователя. Теперь я убеждаюсь в этом, на собственном опыте. Думаю, что вы и записываете только то, что против меня, остальное вас не интересует — оно, чего доброго, раскроет истину, собранные вами факты окажутся мыльными пузырями, сами дела дутыми… Главное, вы не верите людям, не верите, что они могут быть честными, поэтому и видите одну сторону…

— Это не так, — спокойно возразил капитан. — А все, что я записываю, вы прочтете и подпишете. Если с какой-то моей записью будете не согласны, мы занесем в дело и этот факт. Итак, вы согласны с обвинением вас в шпионаже?

Алтайский дернулся на стуле:

— Нет, нет и еще раз нет!

— Вы нелогичны, Алтайский! — угрюмо сказал капитан.

— В чем? — изумился Алтайский. — Неужели мне объяснять все сначала, чтобы вы поняли неопровержимость логического вывода о том, что выполнение служебных обязанностей, запись в книгу среди бела дня — не шпионаж?