Реквием разлучённым и павшим

Но сидеть было некогда, работа не ждала. Может, он еще успеет до обеда заготовить шесть лесин, чтобы получить свою порцию каши? В конце концов, наплевать, что все меньше и меньше сил остается в грешном теле, что пайка явно не возмещает расходов организма. Если есть хоть малейший шанс на какие-нибудь крохи — пользуйся этим шансом, ни с чем не считаясь, иначе придется оставить последнюю надежду на то, что когда-нибудь будет лучше…

Он бросился в снег, разгребая руками и валенками поваленную лесину, начал обрубать сучья — чистота обрубки тоже имела значение… Ему стало жарко. Алтайский сбросил гревшие только тыльную сторону кистей рук варежки и вдруг услышал шум на соседней делянке.

Взглянув туда, он увидел сквозь заросли молодого ельника, как Валеев принялся со всего маху пинать Крюкова, а тот, попытавшись увернуться, шагнул с расчищенной площадки в глубокий снег, но оступился и упал. Барахтаясь в снегу, Крюков пытался подняться, а Валеев все пинал и пинал его, не давая встать на ноги, пока Крюков не скатился в какую-то яму, засыпанную снегом так, что ее не было видно.

— Ха, ха, ха, — довольно ржал Валеев, — научу я тебя родину любить!..

Что промямлил в ответ Крюков, не было слышно.

Неожиданно Валеев оставил Крюкова, повернулся к нему спиной:

— Эй ты! Там!..

Алтайский, щурясь и моргая, пытался и не мог разглядеть, к кому обращается Валеев, как вдруг около него упала палка, брошенная бригадиром.

— Эй, ты!.. — услышал он снова голос Валеева, кипевший злобой. — Так-то ты работаешь?.. Не вздумай идти на обед, сучками пообедай, силы больно много…

Сомнений быть не могло — слова относились к нему. «Ну и черт с ним, с обедом! — зло подумал Алтайский. — Хотя еще не все потеряно, надо заработать хлеб к вечеру…»

В обеденный перерыв, к концу раздачи, он подошел к кухне — котлу, висевшему на треноге над потухшим костром, надеясь у кого-нибудь «стрельнуть» покурить. Но обед кончился, Юрий Федорович увидел лишь спины работяг, бредущих к делянкам.

Около котла, растопырив ноги, сидел на охапке еловых веток бесконвойный мастер Перевалкин, заключенный-бытовик. Это ему Алтайский «продал» китель с брюками за двухнедельную кормежку. Рядом устроился Валеев. Около них суетился повар, выгребая остатки каши из котла. Алтайский заметил, что каши было много, повар обильно сдобрил ее растительным маслом, потом вытащил еще какую-то большую рыбу — вот почему «ряжка» у Валеева не была доходной!

Алтайский вернулся на делянку, с остервенением начал откапывать от снега и безжалостно валить лесины. Работа начала спориться: попавшаяся кучка высоких, чистых от сучьев почти до самых вершин сосенок быстро нагнала кубатуру до трех фестметров, вершины их точно ложились к костру — обрубать немногочисленные сучья и жечь их было легко.

По подсчетам Алтайского, до нормы оставалось свалить пять-шесть штук, но неожиданно «кубатурные» сосенки кончились, делянка начала опускаться вниз. Как он ни приглядывался, ничего, кроме стройных, но сучковатых елей, так и не увидел.

Какие же в этих деревьях фестметры, сколько их надо свалить? Впрочем, раздумывать некогда, надо скорей окапывать снег — солнце явно клонится к западу!

Как из-под земли, на тропинке опять появился Валеев. Хотя после обеда прошло уже часа два, он громко и удовлетворенно рыгнул несколько раз. Рыгнул не без умысла: дескать, смотрите и слушайте, как едят те, кто хорошо работает.

Алтайский продолжал работать, не поворачиваясь к бригадиру. Топор был под рукой…

Валеев постоял, посмотрел, однако придраться было не к чему — делянка была уже обжитой, тропинки — широкими и утоптанными, завалов сучьев не видно, костер горит весело… Валеев повернулся, еще раз рыгнул, а через минуту-другую уже разносил звено Крюкова выражениями, которые, наверное, и он сам не смог бы переварить. Смысл был ясен: нормы не дадут, а обед, падлы, съели!

Под лучком Алтайского дрогнула третья высокая пушистая елка. Без треска ломаемых сучьев, не задев соседей, она мягко упала рядом с костром и осталась лежать, чуть дрожа. Ветви обрубались легко — их было хорошо видно, и голый ствол позади Алтайского постепенно погрузился в снег. Он дошел до конца, обрубил вершину и остановился, пораженный…

Алтайский видел много елок в зимнем нетронутом уборе с отдельными смолевыми остренькими шишками, но эта вершинка была так густо обвешана ими, что казалась празднично украшенной. В глубине ветвей серебрился натуральный естественный снег…

Алтайский поднял вершинку; он вспомнил, что в этом году не видел праздничную елку, поэтому воткнул вершинку в снег недалеко от костра. Отблески огня заиграли в ветвях, таинственно замерцали в их глубине, отражаясь от подтаивающих в жаре костра кристалликов льда. Мысль Алтайского унеслась далеко-далеко: «Была ли у тебя в этом году новогодняя елка, сынок?»