Реквием разлучённым и павшим

Последние слова Азария, обращенные к нему, Алтайский уже слышал. Голова нестерпимо болела, но он сразу понял, как слаб: голова его осталась цела, не треснула, как пустой орех, — значит, сил в его внутреннем теле не осталось совсем.

Он хотел лишить себя жизни, в общем-то, из-за гордости — чтобы не сказали, что он вор! Нет, голубчик! Ты сам виноват и должен пожать плоды того, что посеял: ты пойдешь и сам скажешь все, как было, людям, за счет которых ты хотел прожить хоть день. Умирать можно честной смертью. Люди кругом! Они поймут и простят!

Алтайский поднялся с теплой лежанки, нашел свои валенки, взволнованно пожал руку Азария и бодро вышел из сушилки, забыв лапти. Азарий растерянно смотрел ему вслед: не съел, отказался от хлеба — это было невероятно!

Алтайский старался идти твердо, но его пошатывало по дороге к бараку Коли Астафьева. Ему уже не было холодно, хотя мороз крепчал — занималась заря, наставал новый день.

Коля Астафьев взял деньги — он понял все.

Ботинки вернулись к старому хозяину с небольшой, вытрясенной из кармана до крошечки, горстью махорки…

В этот день Алтайскому работалось легко, норму он выполнил и вечером уснул еще до ужина.

Когда через несколько дней Алтайский встретился нос к носу с Перевалкиным — тот, уступив натиску его взгляда, отвернулся.

* * *

…Только через два месяца, уже весной, врачебная комиссия направила в сангородок поредевшее «хозяйство лейтенанта Борисова».

Самого лейтенанта Борисова судили, дали пять лет. На суде выяснилось, что он виноват в хищении продуктов вместе с заключенными-бесконвойниками, в применении самовольной завышенной нормы выработки и продаже неучтенного леса на сторону. Однако Борисов не унывал: после суда он был расконвоирован и почти сразу же уехал с техноруком в лес… на охоту.

«Большие серые волки не забывают своих подручных, маленьких волченят», — подумал, узнав об этом, Алтайский.

Глава 11. В СЛЕДСТВЕННОМ ИЗОЛЯТОРЕ

Через год Алтайский снова был под следствием. Он пытался понять, что с ним происходит, и не мог, не находил ответа на свои многочисленные вопросы. Было ясно лишь одно: дело его темно и просветлеет не скоро.

Алтайский уже шестьдесят два дня сидел без вызова в следственном изоляторе. Опять стоял декабрь, в небольшое оконце с давно не мытыми стеклами постоянно дули холодные уральские ветры. Когда заключенные сбрасывали заплетенную в решетку телогрейку, во мрак камеры то брызгал свет, то хохотала мгла вьюжной ночи.

Похоже, что его забыли, предоставили самому себе, своим мыслям и вновь начинающему поднимать голову голоду. Алтайский был окружен людьми, они тесно жались друг к другу, пытаясь согреться. Но никогда еще он не был так одинок, как в этой тесноте. Здесь каждый думал лишь о самом себе, каждому хотелось поскорее оторваться от соседа — любой ценой выскочить из изолятора.

Некоторым это удавалось. А вот Алтайскому, как всегда, не везло. У него не получалось даже то, что другими достигалось без особого труда. Алтайский давно пришел к выводу, что он удивительно невезучий человек. Например, достать махорки, если есть рубль, пустое дело, но только не для него: то карман оказывался рваным и махорка просыпалась, то купленный табак оказывался ворованным и его отбирал настоящий хозяин. Ботинки у Алтайского рвались непременно в грязь; перескакивая лужу, он попадал на предательскую доску, обдававшую его водой до воротника; даже среди сравнительно легких сосновых шпал находилась одна более тяжелая лиственничная, когда он подставлял плечо.

А как поначалу казалось просто и как в конечном счете оказалось трудно попасть в сангородок! Началось с того, что указание врачебной комиссии об отправке «доходяг» из леса в сангородок не было выполнено в полном объеме — туда попали лишь те, кого уже совсем не держали ноги. Алтайского, конечно, оставили на месте. Но организм его, ослабленный после брюшного тифа, начал окончательно сдавать в лесу — ничтожная царапина на руке вызвала флегмону. Только после этого Юрия Федоровича освободили от работ, он стал дожидаться очередной отправки в сангородок.

Прошло около двух недель, пока сформировали этап. И опять Алтайскому не повезло. Транспорт доставил больных, изможденных людей лишь до другого лагерного пункта ОЛП-5, расположенного неподалеку от сангородка. Там остро не хватало рабочей силы, и начальство приняло решение перебросить в ОЛП-5 из хозяйства Борисова всех самостоятельно передвигающихся на ногах. «Больных в сангородок можно будет доставить потом из ОЛП-5 с оказией», — очевидно, рассудило начальство. А потом надолго забыло об этом.

А эта история с «помощью», вспомнив о которой, Алтайский вновь сморщился, как от ложки мороженой клюквы, раздавленной во рту…