Реквием разлучённым и павшим

— Галочка, мне не очень хочется говорить, но, по-моему, надо — дальше так нельзя… Сказать, что я не смогу полюбить вас, будет неправда…

Галя сорвалась с места:

— Наконец-то! — она подошла к Алтайскому, сняла с его носа нелепые очки. Сияющие глаза ее были полны доверия, прикоснувшиеся к лицу руки были мягкими и теплыми.

Алтайский застыл и не мог пошевелиться, потом отвел взгляд и машинально начал гладить теплую женскую руку, чувствуя, как гулко бьется в груди ее сердце. Не отпуская руки, он встал, довел Галю до ее места и, снова напялив очки, сел напротив. Не поднимая глаз, не чувствуя за собой права смотреть на нее, Алтайский почти зашептал:

— Галя… Это дико, противоестественно, жестоко, но так нельзя…

— Не думай ни о чем, Юрий! Не говори! Все поправится, все будет хорошо и не может быть иначе!

— Галочка, прости — это не так! Мне очень хорошо с тобой, но еще более грустно, потому что мы никогда не будем вместе, — очень серьезно сказал Алтайский.

— Ерунда! — отрезала Галя. — Ты скоро поправишься, только не упрямничай и ешь, что я готовлю для тебя.

— Я это понимаю, спасибо. Хорошо, я поправлюсь, а что будет дальше?

— Как что? — Галя подняла брови. — Просто счастье!

— Нет, Галя, скорее всего, несчастье. Причем более обидное, чем отказ сейчас от того, чего нет. Пусть лучше останется в памяти воздушный замок, который никто и никогда не сможет осквернить.

— Что ты говоришь? Какое может быть несчастье, если уже сейчас заботиться о тебе, быть с тобой — это для меня огромная радость!

— Милый мой Галчонок! — упрямо сказал Алтайский. — Я очень хотел бы, чтобы ты оказалась права. Но беда в том, что женщина живет чувством, а мужчина разумом. Твое стремление к счастью будет новой фазой разочарования и горечи для нас обоих. Что делают с сожителями в лагере, ты знаешь — их разлучают, их делят жестоко, их порочат… Так зачем чистую мечту предавать поруганию?

— Нет! Ты неправ! Я попрошу родных прислать мне много денег, я подкуплю надзирателей — это ведь люди… И потом, может, завтра мы все погибнем, так зачем отказываться от счастья сегодня?

— Какое счастье? Ведь мы рабы! Уж лучше ты будешь для меня огоньком, который согреет в тяжелые минуты, а их у нас много впереди. Можно ли усугублять жизнь новыми потерями, когда и так тяжело? А потери эти будут, если уже сейчас мне так трудно отрываться от тепла твоих Рук!

— Вот видишь! Я права… Нет, не мотай головой и тысячу раз думай еще, я согласна ждать. Я прошу тебя, ради всего святого, не отказывайся от того, что я готовлю для тебя. Обещай мне…

— Нет, Галочка, я не могу принять никаких обязательств. Я дал себе слово не быть близок с женщинами, пока я в лагере…

Галино лицо омрачило облачко, но тут же улыбка прогнала его:

— Скажи, меня ты мог бы полюбить?

— Зачем ты мучаешь меня, Галчонок? — устало выдавил Алтайский. — Я не хочу, чтобы из-за меня жизнь трепала тебя грязными лапами…

— Мыло готово? — на пороге лаборатории стоял Бартель.

Дверь была открыта, но шума и легкого скрипа, когда ее открывали, оба не слышали.

— Какой хороший дивчина! — сказал Бартель, когда Галя выпорхнула за дверь. — Тебе она нравится?

— А что толку в том, Иван Иванович? Ты же знаешь, что делают с сожителями в лагере.

Бартель помолчал, потом сказал:

— Слушай, я, наверное, понял… Давай организуем гидролиз в ночная смена — ее меньше видеть будешь. Я знаю, она бросил Миша… Сегодня вечером приходи к нарядчик, прибыл этап из Прибалтики и Ленинграда — одни девчонки, выберем самых красивый…

— Мне все равно, Иван Иванович. Однако для дела мордовороты лучше.

— Ты верно монах. Ну тебя к черту, никуда не ходи, я сам выберу!

Когда Алтайский вышел в ночную смену, то оказался в окружении целой сотни худеньких бледных девчат, многие из которых по-русски говорили плохо. Работы ему сразу прибавилось — разве можно было заставлять этих девочек возиться с кипящей кислотой, набрасывать ремень насоса или пресса на шкив крутящейся трансмиссии, крутить задвижки, у которых то и дело вылетали хлюпкие прокладки — хороших-то не было!

Работа была на износ, как Алтайский ни пытался уследить за всем, это ему не удавалось: кто-то, зазевавшись, угодил в неглубокий канализационный колодец и сломал руку; одной из девочек, носивших кислоту в деревянных ведрах из железнодорожной цистерны, капля кислоты попала в глаз, и хорошо, что вода оказалась рядом — глаз даже не покраснел; совсем повезло, когда вылетела крышка люка кипящего гид рол изера, а внизу, куда выплеснулась кипящая кислота, никого не оказалось…

Как-то днем, когда Алтайский, недоспав после ночной смены, пришел на завод для разговора с Бартелем, он встретил Галю. Она была печальна и зла.

— Юра, как вы думаете, — спросила она, — хороший ли человек Гохман?

Гохман работал на заводе бухгалтером, был стар и пышен, как запорожский казак.

— По-моему, дело он знает, не «доходяга», получает посылки и живет лучше, чем я…

— Я не о том, — перебила Галя, — стоит ли выходить за него замуж?