Реквием «Вымпелу». Вежливые люди

– А вы знаете, товарищи командиры? – вдруг задал вопрос Али. Это был достаточно молодой офицер, прошедший уже очень серьёзную командировку в Афганистане, в совершенстве владеющий фарси и очень неплохой оперработник. Выходец из Нахичевани, он пришёл в ОУЦ пару лет назад, работал какое-то время в КГБ Азербайджана, как местный кадр, естественно, говорил на местном языке. Сегодня он стал наиболее ценным звеном в нашей группе. Он сразу же влился в наш коллектив и стал абсолютно «своим парнем»… – Я вчера успел пообщаться с местными операми, своими прежними коллегами. Так вот, несколько месяцев назад у всех до одного оперов изъяли личное оружие… Теперь их во время работы в городе можно брать голыми руками. А сегодня от среднего звена руководства звучит основная рекомендация: «Сидеть и не высовываться! Не дай Бог спровоцировать людей на улице на какие-нибудь действия…»

В ответ на его слова все участвующие в разговоре и те, которые просто слушали наш трёп, замолчали и неожиданно для себя как будто бы соприкоснулись с грязью и подлостью. Даже на полёт и кружение чёрной, летающей по двору бумаги стали смотреть по-другому. Ребят, сидящих на корточках у костров, стало жалко… А Кшнякин, склонившись ко мне, прошептал горячими губами, прикасаясь к моему уху:

– Не хотел бы я быть на их месте…

Вдруг в автобус стали садиться «альфисты». Шутки, приветствия и такие же замечания от них в отношении летающих чёрных остатков от секретов разрядили гнетущую тишину. Кто-то из них даже сказал: «Очень напоминает последний день Помпеи…» Они не успели услышать предыдущее замечание Али, поэтому были ещё настроены на другую волну.

Мы с «альфистами» уже давно все сдружились. Даже в эти несколько последних дней побывали во многих совместных операциях. Где они впереди, а мы на подхвате, где наоборот, – мы впереди, а они страховали. После Тбилиси, а теперь, проходя Баку, все мы уже не сомневались, что и в дальнейшем нам придётся долго быть вместе. Правда, тогда не представляли, что это «вместе» продлится не одно десятилетие. Нас теперь почти ничего уже и не разделяло, только разная предыдущая жизнь. В наших подразделениях была почти одинаковая экипировка, разница лишь в касках и в цвете одежды: они – в своих чёрных комбинезонах, а мы – в песочном спецназе. Наша одежда была песочного, почти белого цвета. Кто-то, видя это неожиданное различие комбинезонов, пошутил: «Извечная борьба Белой и Чёрной розы закончилась любовью и достойным симбиозом…»

– В истории известна война Алой и Белой розы…

– Чёрный и Алый – уж очень близки по тону! – затеяли незлобивую перепалку сидящие в автобусе.

– А вы чего сюда? – спросил я. – Проветриться решили?

– Да! Вместе с вами на перекрёсток какой-то, будь он неладен… за Панаховым… Нам сказали, вы теперь без нас никуда не выезжаете и скучаете… Правда?

– Милости просим… А кто неладен? Перекрёсток или вы Панахова вспоминаете?

– Опять, наверное, без толку прокатимся? – предположил один из одетых в чёрное. – Сегодня третий раз выезжаем, – не обращая на мой вопрос никакого внимания, проговорил он.

– И мы – в третий, – подхватил одетый в песочный спецназ.

И опять все надолго замолчали, наблюдая за кружением чёрных ошмётков бумаги.

Дождавшись Розина, пришедшего вместе с каким-то опером «местного разлива», мы двинулись в путь. Опер был молчалив и смущён. Он показывал нашему водителю дорогу до нужного перекрёстка. Единственное, о чём я предупредил местного работника, что надо остановиться за квартал до места назначения… Об этом, конечно, знал и наш водитель, – по фамилии Протасеня.

Город был удивительным по своему колориту смешения Азии и Европы. Закавказский красавец Баку. Иногда широкие, иногда очень узкие улицы с домами, то возведёнными в стиле сталинского ампира, то с брежневскими бетонными коробками, чередовались с постройками дореволюционными и создавали ощущение единения времён. Ох! Если бы люди могли так уживаться между собой, как строения! Не было бы противоречий в жизни, не было бы вражды и ненависти – только мир, покой и согласие… На самих улицах всё так и происходило. Народ, ни на кого не обращая внимания, спешил по своим делам. Только каковы стали теперь дела этого народа? Ведь по движению пешехода нельзя определить, какое дело сегодня зовёт его. Благими заботами озадачен человек или вынашивает зло? В любом случае, в атмосфере движения людей чувствовались напряжение, растерянность и уныние. Пешеходы на улицах шли уже не по родному и радостно-счастливому городу, а по улицам, где зрело и вынашивалось недоброе… И неважно, какому количеству жителей оно предназначалось. Важно, что оно уже жило в движении и поступках всех этих людей…