Религия

Слой угля Матиас присыпал четвертью дюйма золы, на золу положил кинжал; он наблюдал, как сталь меняет цвет, и переворачивал клинок с бока на бок, чтобы жар распространялся равномерно. Когда лезвия засветились цветом молодой соломы, он вытащил клинок клещами и погрузил в ведро с влажной землей. Струйки горячего пара завились, распространяя запах, от которого закружилась голова. Так говаривал его дед: в эту первую закалку клинок, рождаясь на свет, нуждается в силе четырех стихий: земли, огня, воды и воздуха. Тогда кинжал будет надежен. Матиас снова разогрел слой угля, присыпал золой, затем снял крышку с ведра конской мочи, приготовленной для второго закаливания. Он раздобыл эту мочу вчера — от самой быстрой лошади в деревне.

— Можно мне посмотреть, Мэтти?

Услышав голос сестры, Матиас на какой-то миг разозлился. Это его работа, его место, место для мужчины, а не для пятилетней девчонки. Но Бритта его обожала. Каждый раз при взгляде на него глаза ее начинали сиять. Она была любимицей в семье. Матиас навсегда запомнил, как два его младших брата умерли в младенчестве, даже не научившись ходить; точнее, он запомнил не их смерть, а горе матери и безмолвное отчаяние отца. И когда он повернулся к сестре, от его злости уже не осталось и следа. Он улыбнулся, глядя на стоящую в дверях Бритту, — ее силуэт казался кукольным в сером свете занимающейся зари. Девочка была в ночной рубашке и в башмаках на деревянной подошве, она обнимала себя за худенькие плечики закоченевшими ладошками и дрожала. Матиас, подойдя к ней, снял куртку и завернул в нее сестру. Он поднял девочку и усадил ее на мешки с солью, сложенные у двери.

— Можешь смотреть отсюда, если только не будешь лезть к огню.

Сделка сомнительная, он понимал, но она не стала возражать.

— А мама с Гердой еще спят? — спросил он.

Бритта закивала.

— Да. Но в деревне лают собаки. Я испугалась.

Матиас прислушался. Верно. Откуда-то из-за холма несся рычащий и гавкающий хор. Он не услышал его за шумом горна.

— Наверное, они почуяли лису, — сказал он.

— Или волка.

Он улыбнулся.

— Волки сюда больше не заходят.

Он вернулся к своему кинжалу; оказалось, клинок остыл уже достаточно, можно его трогать. Он начисто вытер его и снова положил на угли. Ему хотелось раскачать мехи — он любил, когда в углях переливается жизнь, — но если уголь разогреется слишком быстро, это может ослабить сталь, и он не поддался искушению.

— А почему волки сюда больше не заходят?

Матиас легонько постучал по клинку.

— Потому что они нас боятся.

— А почему волки нас боятся?

Края кинжала сделались желтовато-коричневыми, словно шкура оленя осенью. Матиас схватил кинжал клещами и стукнул им еще разок: все верно, цвет держится и становится ярче, лезвие и черенок краснеют, наступает время второй закалки. Он вынул кинжал из горна и погрузил в мочу. Раздалось оглушительное шипение; он отвернул лицо от едкого аммиачного пара и тут же принялся произносить «Аве Мария». Бритта присоединилась к нему на середине, с запинкой выговаривая латинские слова, но он продолжал молитву, не дожидаясь ее, стараясь, чтобы время закалки и молитвы совпали, а потом вынул дымящуюся сталь из едкой жижи, опустил в ящик с золой и утер лоб.

Со вторым закаливанием покончено, и он надеялся, что благополучно. Острота и едкость конской мочи теперь войдут в металл, помогут лезвию всегда оставаться острым. Еще он надеялся, что стремительность, присущая лошади, подарит кинжалу способность быстро достигать цели. Для третьей закалки, самой таинственной, он вынесет раскаленный клинок на густую зеленую траву рядом с огородом и искупает в свежевыпавшей росе. Нет на свете вод чище, потому что никому никогда не увидеть, как они падают, даже если просидеть без сна всю ночь. Эта вода — прямо с небес. Некоторые считают, что роса — это слезы Божьи, которые Господь проливает на детей своих, пока те спят. Через капли холодной росы дух гор войдет в сердце кинжала, который тогда вечно будет служить лишь благим целям. Матиас сунул щипцы для закаливания в угли и раздувал мехи, пока утолщенные на концах щипцы не засветились оранжевым светом.

— Мэтти, почему волки нас боятся?

— Они боятся, что мы станем охотиться на них и убьем.

— А почему мы станем охотиться на них и убьем?

— Потому что они убивают наших овец. И еще потому, что в их шкурах тепло ходить зимой. Поэтому отец носит волчью шубу.

— Наш отец убил волка?

Кристофер в самом деле убил волка, но это был рассказ не для детских ушей. Матиас отер золу с клинка и положил его рядом с огнем. Он понимал, что от Бритты так просто не отмахнуться, но сейчас все внимание необходимо было сосредоточить на кинжале.

— Почему бы тебе не спеть для меня песенку? — сказал он. — Тогда твоя песня станет частью стали, так же как и ты сама, и этот клинок будет не только моим, но и твоим тоже.

— Какую песенку? Скорее, Мэтти, скажи какую?

Он посмотрел на нее, увидел, как зарделось от радости ее лицо, и задумался на секунду: может быть, он обрек ее на вечную связь с этим кинжалом, по крайней мере в ее воображении?

— «Ворона», — ответил он.