Религия

Эту песню пела им мать, и Бритта вызвала всеобщее изумление, когда в трехлетнем возрасте научилась играть ее на дудочке. В песне говорилось о принце, превращенном в ворона злобной мачехой, и о принцессе, которая, рискуя жизнью своего единственного ребенка, вернула ему человеческое обличье. Несмотря на череду мрачных событий, все заканчивалось благополучно — правда, Матиас больше не верил этой сказке, как верил когда-то. А вот Бритта до сих пор считала истиной каждое слово. Она запела высоким, дрожащим голоском, и вся сумрачная кузница наполнилась светом ее безгрешной души. Матиас был рад, что попросил ее спеть. Их отец, Кристофер, постоянно говорил ему, что человеку никогда не понять до конца загадки металла. И если клинок, выкованный в метель, отличается от клинка, сделанного при солнечном свете, — а кто станет сомневаться, что так оно и есть? — то разве чудесное пение Бритты может пройти бесследно?

Пока Бритта пела, он совершенно сосредоточился на последнем закаливании. Он взялся за рукоятки щипцов и схватил их раскаленными челюстями кинжал. Он добивался твердости, хотя твердость сама по себе еще не означает силы. Когда весь кинжал стал темно-синим, он застучал по нему молотком, придавая стали еще более темный оттенок. На самом кончике кинжала он оставил кусочек бледно-голубой стали — цвета неба в первое утро нового года. И все время, пока он работал, Бритта пела свою песню, Ворон завоевывал сердце принцессы, а в сердце Матиаса крепла уверенность, что отец действительно будет гордиться его кинжалом. Он сунул перегревшиеся щипцы в воду и взял другие, холодные, снова разложил слой угля, присыпал золой и поместил на него кинжал, подложив под кончик клинка сырой уголь. Когда лезвия сделаются такого же цвета, как волосы их матери, приобретут насыщенный медный оттенок, он вынет кинжал и понесет навстречу росе — и моменту истины. Он смотрел на сталь так, словно от этой полоски металла зависело его место во вселенной, поэтому и не услышал звука, с которым тело Бритты упало на пол. Услышал только, что песня внезапно оборвалась.

Он бросил через плечо:

— Бритта, только не останавливайся сейчас. Мы почти закончили.

Да, оттенки металла менялись, словно рождалось алхимическое золото, но ничто не нарушало молчания; он всем существом жаждал песни, потому что знал, понимал теперь всей душой — ее голосом куется именно этот кинжал, а никакой другой; этот клинок действительно не только его, но и ее тоже, они оба вложили в металл частицы своей души, придавая тем самым клинку благородство. Он отвернулся от горна, все еще удерживая в руках щипцы и ища глазами ее глаза.

— Мы почти закончили! — повторил он.

Он увидел, что Бритта распростерлась на земляном полу.

Голова расколота пополам, словно разбитый кувшин вина. Куртка, которую он на нее накинул, сползла с плеч. Ночная рубашка почернела от похожей на патоку жидкости, ручьями стекающей по светлым соломенным волосам.

А над ней, с безразличным лицом огородника, убившего лопатой крота, стоял коренастый парень с жидкой бородкой, на полголовы ниже Матиаса. Он был замотан в многочисленные драные тряпки, на голове — грязная зеленая шапчонка. У бедра он держал короткий кривой меч, испачканный черной липкой жидкостью с приставшими к ней обрывками волос Бритты. Когда этот парень оторвал взгляд от мертвой девочки, глаза его были холодны, как камни. Его блуждающий взгляд задержался на Матиасе не дольше, чем на наковальне и инструментах. Он пролаял вопрос на незнакомом языке.

Матиас стоял, ссутулившись, перед пышущим жаром горном, но в душе он ощущал лед и пустоту. В нем не осталось воздуха. Не осталось воли. Не осталось ничего — все знакомые чувства покинули его. Какая-то часть разума Матиаса спросила: неужели именно такие ощущения переживает клинок во время закаливания? И он нашел спасение в огне, где кое-что, как он знал, дожидалось его. Он развернулся и взглянул на свой кинжал, увидел, что лезвие приобрело цвет волос их матери: насыщенный медный цвет расползался по краям, подбираясь к темно-синей середине. Он чувствовал, что время последней закалки ускользает от него, а вместе с ним и все волшебство, порожденное им с Бриттой, а значит, и отец не станет гордиться, когда увидит их творение. Матиас не может бросить все просто так. Он сомкнул щипцы на рукоятке кинжала и стряхнул с него угли. Затем развернулся.