Религия бешеных

А черные плечи уже независимо и незаметно подплывали к темному провалу двери. Неслышных шагов делалось необъяснимо больше, чем необходимые три. Приподнятые плечи покачивались в такт крадущейся — правое плечо вперед — походке… Меня гипнотизировал этот сплав: обреченная сутулая спина — и гордая посадка головы, небрежно открытое зубам мира горло, дерзко вздернутый подбородок и сверлящий взгляд. Поверженный, но непобежденный…

Черные плечи подплывали к двери…

И сквозь ткань пиджака в глаза шибала роба.

Хомут воротника, уязвимая истонченная шея… Слишком темный для июня загар вопил о лесоповале. Легкий наклон вперед, придавленная к земле осанка. Навсегда оцепеневшая под тяжестью навалившихся сзади на спину решеток. Искривленная, с закругленной спиной, но прочная выправка под мрачным панцирем ткани. Ни тени слабости и неуверенности. Ощутимый сквозняк жесткого недвусмысленного предупреждения. Даже не пытайся подойти. Даже случайно не смотри в эту обманчиво худую спину…

Черный ворон, матово поблескивающий опереньем. Гриф, птица терпеливая…

Жестко очерченными плечами он занимал именно столько пространства, сколько занимал. И ни миллиметром меньше. Он как угодно мог перетекать, уклоняясь и меняя положение, меня поражала его способность в самой густой толпе никогда не сталкиваться со встречными. Но своей территории он не уступал ни на йоту. Мог еще отставить в сторону локоть. Это пространство тоже становилось его… Вся фигура — гремучая смесь обреченности и глухой угрозы…

Соловью было достаточно промелькнуть на периферии зрения, чтобы в воздухе, как озоном во время грозы, резко повеяло зоной.

Палево

Это было палево.

Даже нарисованная на спине мишень вкупе с желтой шестиконечной звездой на груди не так бросались бы в глаза. Как его «обыкновенный черный» костюм. Да какое к черту. Он надел костюм, так и забыв снять робу.

Поэтому я сначала не поверила своим ушам. Когда он, крадучись перемещаясь по платформе метро, вдарился в пространные рассуждения:

— А нормально можно по Москве ходить! Вот так вот, легко: костюмчик надел, прикинулся полнейшим лохом, в метро спустился — и затерялся в толпе…

…Да, я слушала его «беспрекословно». У меня буквально не было слов. Я в полной прострации смотрела на этого, не тем будь помянут, «лоха». Если это был лох, то вокруг я больше ни одного лоха не видела. Он торчал тут такой один, буквально как черное пятно на полу. Гений маскировки!

И чего с ним делать? Человек реально вообще никак со стороны не оценивал ни себя, ни производимый им эффект, ни даже свое положение в пространстве…

А хотя… нормально. После этого я уже как должное принимала то, что мне приходилось, успев уцепить за рукав, еще и переводить его через дорогу…

Штирлиц шел по улицам Берлина. Ничто не выдавало в нем советского разведчика: ни красная звезда на буденовке, ни стропы парашюта, волочащегося за спиной… Я с каменным лицом шагала рядом и только беззвучно цедила сквозь зубы: «б…ля-а-а…» Было полное ощущение, что гуляю со слоном…

Штирлиц вдруг резко дернул подбородок в сторону, впечатав взгляд в толпу:

— Видела, прошел? Это уже инстинктивное: дергаешься на каждую серую форму…

Видела. Я эту серую форму срисовала уже минуты три назад и издали вела ее краем глаза. Готовая совершить быструю рокировку, поменяться местами со слоном и отвлечь излишне внимательный взгляд на себя. Я, по крайней мере, не поддавалась идентификации. Купила себе в «Москве» шикарную юбку. Подол был изрезан узкой лапшой. И этим умопомрачительным подолом, как лиса хвостом, я мела перед носом у ментов, подхватив Соловья под руку и вдохновенно смеясь. Вот теперь Соловей был уже не так заметен…

…Полный провал… Заведомый полный провал любой операции. Вот что такое был Соловей. Вопящая о себе зашифрованность. Мимикрия, доведенная до абсурда. До своей финальной точки. Когда по закону схождения крайностей его незаметность непоправимо проломилась на другой край. На стадию… на совершенно паленую стадию абсолютного разоблачения. Торжество антимимикрии.

Он стер себя до такой степени, что превратился в черную зияющую дыру. В хаотично перемещающийся провал. Он всюду таскал за собой кусок темноты, «чужой» ауры. Он был реально другой, нездешней породы. Такие ни с кем даже не скрещиваются. Если когда-то это, возможно, была безликость, то теперь от него разило безликостью. Весь накопленный потаенный страшный концентрированный жизненный опыт проступил наружу, как мед в сказке, вытопившийся на пузе якобы сожравшего его медведя.

Интуитивное стремление раствориться, исчезнуть выдавало его с головой. Вместо незаметности получилась черная дыра, которая буквально засасывала в себя взгляд. В этот провал можно было рушиться бесконечно…

Воздух вокруг него был наэлектризован. Слишком часто, мне казалось, в этом воздухе веяло чем-то сродни отчаянию…

Он, наверное, так и не понял, что рядом с ним я просто наслаждалась.

Опасный кайф: «Если ты долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя…»