Религия и социализм. Том I

История мирооценок в главнейшем совпадает с историей религий и религиозно–философских систем. Вот почему такая работа является предварительной по отношению к эстетике. Это разработка едва ли не важнейшей части «Биосоциологической эстетики». Но вместе с тем поставить научный социализм в определенную связь с историей религиозности человеческой — значит придти к самому важному из результатов всей работы.

Автор не отказывается от мысли разработать всю «Эстетику, как науку об оценках», но пока та форма, которая придана настоящему сочинению, кажется ему наиболее подходящей.

Научному социализму предстоит идеологическая борьба в России, как социалдемократической партии — борьба политическая и экономическая. И дело идет не только о расширении его влияния, но также о самозащите. Если кадетский идеализм совершенно не прививается пролетарию, то нельзя этого сказать о разных формах христианского социализма. Пока опасность от его стрел кажется ничтожной, но я думаю, что пора наготовлять оружие против него, так как по многим признакам с дальнейшими победами революций за него прямо ухватятся ловкачи реформизма и постепенства (со стороны буржуазии конечно) и найдут союзников в туманных энтузиастах, не сбросивших с себя пеленок «веры», а главное в предрассудках более темных слоев самого пролетариата, особенно сельского. В моей книге поэтому особенно обращено внимание на христианство. Его происхождение, сущность и критика его духа во всех его превращениях занимают, может быть, больше места, чем позволила бы экономия книги при других обстоятельствах.

Вот те предварительные замечания, которые я считал нужным сделать.

Флоренция. 1 Мая 1907 года.

Глава I. Что такое религия?

Трудность определения

Когда дело идет о таком сложнейшем явлении, как религия — определение становится вещью довольно условной. Определение, которое охватывало бы все стороны столь разнообразного и изменчивого потока чувств, мыслей и деяний, само было бы сложно. Мы можем требовать от него лишь выделения наиболее существенного, характерного в религии. А тут в сущности царит почти произвол. Вмешивается та цель, ради которой ищут определения, и подчеркивает соответственно то или иное. Просветитель, борющийся с вредными формами религии, ставшей реакционной силой, охотно делает существенным признаком религий именно то в ней, вред или дряхлость чего может быть легко доказана. Он часто хватается за внешние признаки религии, за её мифологию, догмы, их объявляет душою всякой религии, доказывает их противоречие науке и прогрессу и приговаривает «религию вообще» к неминуемой смерти.

Человек с большим чутьем исторической преемственности, мыслящий и чувствующий менее рационалистически, более склоняется к мысли, что сущность религии может и должна пережить её формы. Ему кажется странным и невероятным, чтобы целая область духа отмерла, чтобы тот строй чувств и мыслей, который служил осью психической жизни наций, разрушился бесследно. Он ищет за формами религии те потребности, которые порождали ее, и спрашивает себя — удовлетворены ли эти потребности, или люди отказались от них, осудили их, и они атрофировались? А если нет, то как удовлетворяются они теперь? И то, что удовлетворяет их, — не имеет ли глубоких аналогий со старыми формами религии, несмотря на коренную разницу, именно со стороны формы? Такому исследователю захочется уловить в своем определении религии те черты её, которые составляют самую глубину её духа, именно отношения её к основным потребностям, основным запросам человека. Конечно при этом возникает вопрос: пусть новая система, удовлетворяющая тем же запросам, постольку и связана с религией, но можно ли сохранить за ней старое название, когда признается коренное формальное отличие? Пантеизм, конечно, еще религия, но можно ли назвать религией ну хоть религию человечества, о которой мечтал позитивист Конт?

Я скажу, что и тут все сводится к тому, на чем стоит для нас ударение — на форме, на том, как отвечала религия, или на том, чему она отвечала.

Но мало того. И среди сторонников я, бы сказал, биопсихологического определения религии (в отличие от рационалистического), возможно коренное разногласие. Ибо на вопрос: «каким коренным запросам духа человеческого отвечала религия?» — могут быть даны различные ответы. Для одних, более близких к рационализму, эти запросы сводятся к стремлению проникнуть в «тайны мира». Они поэтому будут считать за продолжение, за новую фазу религии всякую метафизику, а метафизику провозгласят неумирающей. Другие, более близкие к экономизму, волюнтаризму, биологизму — увидят сущность этих запросов в проблемах счастья, справедливости, совершенства, мощи, бессмертия, и за новую фазу религии они будут считать, новый, глубоко реалистический и энтузиастический идеализм.