За опытом бесценного забвеньядрузья уходят в письма, в браки,в зелье, в альбомный глянец чад,в отчаянье и хладнодушье, в недугии везенья, в могилы и в себя —из памяти и взора, от оклика и плечупавших.По вечно непросохшиммостовым, вдоль ртутных рекнедвижного заката они отходятв зимы… И от холмов нахохленногопарка уже ведёт их следхрустящий в кристальнейшуюбухту блудных душ.
2. IX.1997. СПб.
Павловск
Вновь набухла над Славянкой Урнагрубой павловой судьбы, вновьна бархатной тропе талягушка подмигнула и —в плюмажи папоротниковросных отпружинила в ужасеБожьем.С Места Никипривечай, вертоград приснолюбимый,незабвенные уста, неприступныепорывы.Забран вход решёткойшаткой в Храм той клятвыпредалтарной, где в гранитах тишинычеловеческая крошка всёпоблёскивает мгле.И как будтонавека небеса твои лепные вкоськропят на Колонну конца недопитогосвета, и слепо Мусагет, струясьвсей бронзой тоги, целует взором —долгим, как незнанье, —текучий профиль прошлых облаков.
22. VIII.1998. Павловск
Памяти Н.Я. Рыковой
В мятных ветрах отбывающей юности, каки потом – в оскоминные годы, была в судьбевысокая, с совиным голосом и мигающимоком рептилии седая Януарьевна, блаженноспавшая под ранних опусов прыщавоебубненье и воскресавшая при виде ню Боннара.Любила сладкое винцо и сулугуни, фарфор,янтарь, июль по-коктебельски и говорила«вы» приблудной одноглазой суке, считаяейный профиль ренессансным. Всё зная ине веря ни во что, она жила с сафическоюстрастью язычницы – без лишней нежностик безжалостной России и с тихой слабостьюк себе: «Я бы хотела умереть, но не хотела б…умирать». Как водится на крохотной Земле,она была бессмертной, хоть верила, что этовсё исполнила по собственной заявке, и,верно б, вторила за Дюбари на шатком эшафоте:«Минутку, ещё минутку, господин палач!»
1. II.1999. Париж
Возвращение
А ты уже совсем не мой, мойград упругого блаженства, ислепо статуи твои надубывающей Невой глазеютна гробницу вздохов —пустую, как пустырь мечты,где лунный воет волком ветер,где набухает, недоохави наливаясь прошлым солнцем,нагое облако любви.