Реликвия

В уме моем молнией блеснула мысль, подобная озарению свыше: привезти тетечке одну из этих веток! Выбрать самую мохнатую, самую колючую и преподнести в качестве чудодейственной реликвии, которой старая сеньора сможет посвятить весь свой богомольный пыл, доверчиво моля ее о милостях неба! «Если я заслуживаю благодарности за все, что для тебя сделала, привези мне из святых мест чудотворную реликвию…» Так говорила сеньора дона Патросинио дас Невес накануне моего отъезда, восседая на алой парче, перед лицом правосудия и церкви, и слеза умиления скатилась по ее бескровному лицу… Мог ли я доставить ей предмет более священный, чудодейственный, умилительный, чем терновую ветвь, сорванную в долине Иордана в светлое, розовое воскресное утро?

Но меня вдруг обуяло сомнение и тревога: а что, если в волокнах этой древесины и в самом деле таится сверхъестественная сила? Что, если старухина печень воспрянет и помолодеет, когда я водружу в молельне, среди лампад и цветов, один из этих колючих суков? О, злосчастная удача! Неужто я сам, как последний дурак, подарю тетке волшебный источник здоровья, избавлю от дряхлости, недугов, могилы, допущу, чтобы жадная рука навеки зажала деньги командора Г. Годиньо! И это сделаю я! Тот, чья жизнь начнется с ее смерти!

Угрюмо топчась вокруг тернового дерева, я вопрошал: «Отвечай, чудовище! Правда ли, что ты — божественная реликвия, одаренная сверхъестественной властью? Или ты всего-навсего уродливое растение с латинским названием по системе Линнея? Говори! Переняло ли ты от того, чье чело в насмешку увенчали твоей веткой, власть исцелять? Смотри же… Я готов перенести тебя в нарядную португальскую молельню, избавить от одиночества в унылой безвестности, дать тебе пышный алтарь, живой фимиам роз, приветственное пламя свечей, почет молитвенно сложенных рук, все раболепство молитв… но не жди, что я позволю тебе продлить жизнь, вставшую на моем пути, лишить меня наследства и всех радостей, на какие моя молодая плоть имеет законное право! Смотри же… Если, попав в Евангелие, ты заразилось ребяческими мечтами о любви и милосердии и вздумаешь излечить мою тетушку — тогда оставайся лучше здесь, среди утесов! Томись в вечном безмолвии, и пусть ветер засыплет тебя пылью пустыни и пометом хищных птиц! Но если ты обещаешь, что останешься глухо к теткиным молитвам, что окажешься простым засохшим сучком, не имеющим никакой силы, если не станешь оберегать ее от старости и смерти — тогда тебя ждет в Лиссабоне обитая парчой молельня, жар благочестивых лобзаний, все почести кумирни, и сам я окружу тебя таким поклонением, что тебе не в чем будет завидовать богу, израненному твоими шипами… Отвечай же, чудовище!»

Чудовище не отвечало. Но в душу мою, словно какое-то дуновение, словно свежесть лесного ветерка; вдруг проникло предчувствие, что тетушка скоро умрет и обратится в прах на дне своей могилы. Какими-то неведомыми токами это растение передало мне в кровь сладкий трепет веры в близкую смерть доны Патросинио; терновое дерево словно пообещало, что ни один из его отростков, переселившись в молельню, не воспрепятствует печенке старой карги распухать и разлагаться. Мы заключили с ним здесь, в пустыне, тайный и молчаливый союз двух убийц.

Но правда ли, что это дерево действительно терновое? Оно так легко пошло на сговор, что в душу мою закралось сомнение, и я решил посоветоваться с дотошным эрудитом Топсиусом.

Итак, я поспешил к источнику пророка Елисея, где мой спутник разыскивал обломки славной Пальмиры, и вскоре обнаружил просвещенного историка: он стоял на карачках возле лужи, алчно сверкая глазами и соскребая грязь с почерневшей пилястры, торчавшей из земли. Рядом пасся осел и, позабыв о свежей траве, задумчиво наблюдал, с какой страстью, с каким увлечением этот ученый человек, стоя на четвереньках, раскапывает термы Ирода.

Я рассказал Топсиусу о своей находке и сомнениях. Он с готовностью поднялся, полный усердия и всегда расположенный вступить в битву познания.

— Терновник? — переспросил он, отирая пот. — Вероятно, это куст nabka. Весьма распространен по всей Сирии. Ботаник Хассельквист утверждает, что именно из него был сделан терновый венец… У него такие хорошенькие, трогательные листочки в виде сердечка вроде как у плюща?.. Ах, листочков нет? Прекрасно, в таком случае это lycium spinosum. По латинской традиции, он-то и послужил орудием надругательства… Но лично я убежден, что традиция эта ложная, а Хассельквист — невежда, отъявленный невежда… Ничего, я все это выясню, дон Рапозо. Выясню раз и навсегда!