Реликвия

Под деревьями жались к стене ряды нищих, они визгливо причитали и показывали черепки, которыми выскребали гной из ран. У входа в шалаш из лавровых ветвей тучный старик с рыжими, как у Силена, волосами приглашал паломников выпить молодого сихемского вина и полакомиться бобами апрельского сбора. Смуглые жители пустыни толпились вокруг корзин с плодами, Аскалонский пастух шел на ходулях, окруженный стадом белых барашков, и дул в букцину, предлагая набожным иудеям купить чистого пасхального агнца. Среди этого столпотворения то и дело вспыхивали перепалки и стычки. В толпе расхаживали парные дозоры римских солдат, с оливковой веточкой на шлемах, и улыбались отечески-добродушно.

Так мы подъехали к двум высоким ветвистым кедрам. В их листве ютилось, взмывало, перепархивало такое великое множество белых голубей, что деревья эти напоминали две огромные вазы на весеннем ветру, сдувающем с их цветов белые лепестки. Топсиус взглянул вниз и остановился, всплеснув руками; я тоже ахнул; мы оба замерли на месте, ошеломленные представшей перед нами картиной: у наших ног в лучах зари блистал Иерусалим.

Солнце заливало его царственным сиянием. Крепостная стена, укрепленная недавно сложенными башнями, с вкрапленными среди каменной кладки ворот золотыми украшениями, тянулась вдоль крутого берега Кедрона, уже обмелевшего от жаркого солнца месяца нисана. Затем она бежала дальше, опоясывая Сион, в сторону Ениома, до самых Гаребских холмов. В середине этого пространства, как раз против кедров, шумевших над нашей головой, высился на своем нерушимом основании храм Соломона, в облицовке из отполированного гранита, — твердыня единого бога. Он господствовал над всей Иудеей, гордясь своим великолепием!

Пригнувшись к самой гриве лошади, мудрый Топсиус показывал мне его самую обширную часть, называемую «Двором язычников»; этот атриум способен вместить всех сынов Израилевых и всех иудеев, разбросанных по языческим землям. Полированный каменный пол блестел, как вода в бассейне. Колонны из паросского мрамора обрамляли его с двух сторон, образуя глубокие, прохладные «Портики Соломона». Колонны эти стояли тесным строем, как пальмы в рощах Иерихона. Посреди этого пространства, полного света и воздуха, поднималась гладким, словно алебастровым, уступом мощная терраса с аркадами и башенками, где вились голуби. Это был знаменитый «Двор Израиля», место, куда допускались лишь сыны избранного богом народа, лишь блюдущие Моисеев закон. Только они могли войти в эти двери, обитые листовым серебром. Другие светлые ступени вели еще выше — к белой террасе «Двора священников»; здесь, в рассеянном свете дня, чернел огромный жертвенник из нетесаных камней; по четырем его углам грозно торчали бронзовые рога, с обеих сторон двумя прямыми столбами курился священный дым, медленно поднимался ввысь, тонул в небесной лазури — символ вековечной хвалы создателю. А в глубине этой террасы, на возвышении, дивно сверкал золотой чешуей и мрамором, белый и огненный, словно сложенный из снега и золота, «Гиерон» — святая святых, обиталище Иеговы; вход туда был закрыт священной завесой, вытканной в Вавилоне, — цвета огня я цвета моря. По стене вилась изумрудная лоза с гроздьями, набранными из других драгоценных камней. Над куполом, увенчивая храм как бы солнечной короной, расходились лучами длинные золотые копья. Таким явился мне храм Соломона под праздничным пасхальным небом — сияющий, победоносный, величавый, драгоценный, открытый всем взорам как самый прекрасный, самый редкостный дар земли!

Но Топсиус обратил мое внимание на башню, которая стояла рядом с храмом, возвышаясь над ним с суровым упрямством. Это была черная, массивная, неприступная башня Антония, оплот римского владычества. На верхней площадке, между зубцами, ходили вооруженные солдаты. На одном из бастионов мы заметили коренастого человека в алом плаще центуриона: он простер руку, и протяжные голоса букцин запели, передавая приказ другим башням, голубевшим в прозрачной дали и оцеплявшим священный город со всех сторон. И мне подумалось, что цезарь сильнее Иеговы!

Затем Топсиус показал мне, позади Антониевой башни, древнее городище Давида. Это было скопление свежевыбеленных домов, спускавшихся, словно отара белых овец, в еще темную низину; там они расступались, образуя обширную площадь, опоясанную аркадами; затем город вновь карабкался вверх по склону, рассеченный извилистыми трещинами улиц, и захватывал весь холм, примыкавший к Акре; это была самая богатая часть Иерусалима, с дворцами и бассейнами, которые сверкали на солнце, как стальные щиты. А еще дальше, по другую сторону древних, осыпавшихся стен, строился новый город, Вифесда; там возвышались круговые аркады цирка Ирода, а крайний холм занимали сады Антипы, тянувшиеся вплоть до усыпальницы царицы Елены; эти пышные, стелющиеся по горам сады питались тихими водами Эн-Рогеля.

— Ах, Топсиус, какой чудесный город! — восхищенно вздохнул я.

— Раввин Элиезер говорил: кто не видел Иерусалима, не знает, что такое красивый город.