Реликвия

Топсиус предположил, что этот старик — один из гебров, идолопоклонников, искусных мастеров, которые ходят босиком с зажженными факелами в далекий Египет, чтобы там обрызгать сфинкса кровью черного петуха. Но старик с испугом и отвращением отверг эту гипотезу и рассказал свою горестную повесть. Он каменотес из Наима, работал на постройке храма и других сооружений, заложенных Антипой Иродом в Вифесде. Бичи надсмотрщиков терзали его тело, потом злая хворь, подобно засухе, иссушающей яблоню, отняла силы. Теперь он без работы, а на руках у него — внуки; и решил он заняться розысками редких камней в горах, чтобы затем вырезать на них священные имена, изображения святынь и продавать в храме верующим. Но вот накануне пасхи явился какой-то сердитый равви из Галилеи и лишил его куска хлеба…

— Вот этот! — захлебнувшись от бессильного гнева, прошептал старик, показывая рукой на Иисуса.

Я заспорил. Неужели обида и скорбь могли постигнуть бедного человека по вине этого пророка с сердцем милосердного бога, по вине лучшего друга бедняков?

— Значит, ты торговал в храме? — догадался проницательный летописец Иродов.

— Да, — вздохнул старик, — и этим зарабатывал хлеб на весь год. В праздничные дни я поднимался в храм, возносил молитву господу, расстилал перед «Царским портиком», у Сузских ворот, свою циновку и раскладывал на ней камешки… Конечно, я не имел права торговать там, но разве я мог заплатить за место и нанять помещение для лавки? Получить место под крышей, внутри портиков, могут только богатые купцы, у которых есть деньги, чтобы купить разрешение: стоимость места доходит до целого шекеля золотом. Мне это не по карману, у меня дома плачут голодные дети… Вот я и устраивался в сторонке, сбоку от портиков, на самом невыгодном месте. Сидел там тихонечко, никому не мешал и даже не жаловался, когда какой-нибудь грубиян толкнет меня или стукнет палкой по голове. Рядом были другие торговцы, такие же бедняки, как я: Эбоим из Иоппии — он торговал маслом для волос, Озейя из Аримафеи — этот продавал глиняные свистульки… Солдаты из башни Антония, обходившие храм дозором, отводили глаза. Даже Менахем, который почти всегда стоит в карауле по праздничным дням, говорил нам: «Ладно, стойте тут, только не шумите». Все они знали, что мы бедные люди и не можем оплатить место за прилавком и что дома нас ждут голодные ребятишки. На пасху и на праздник Кущей в Иерусалим сходится много богомольцев. Кто покупал изображение храма, чтобы потом показать землякам, кто лунный камень, отгоняющий бесов; иной раз к концу дня я выручал до трех драхм. Я набирал полный плащ чечевицы и возвращался, радостный, в свою хижину, воспевая господа в сердце!..

Я так расчувствовался, что забыл про завтрак. А старик продолжал свои горькие излияния:

— Но вот в храме появился этот равви из Галилеи, с хулой на устах, и набросился на нас, и угрожал палкой, и кричал, что мы «оскверняем дом его отца». Он разбросал все мои камни, мой насущный кусок хлеба, так что я не мог их собрать! Он разбил об пол сосуды с маслом иоппийца Эбоима, и тот с перепугу даже слова не сказал… Сбежалась храмовая стража. Менахем тоже пришел и в сердцах сказал этому равви: «Уж больно ты строг с бедняками. По какому праву?» А тот опять сослался на своего отца и сказал, что, по закону храма, мы подлежим наказанию. Менахему нечего было возразить… И нам пришлось спасаться бегством, и вслед нам улюлюкали богатые торговцы: они одобряли его поступок и рукоплескали ему, сидя на вавилонских коврах… Да! Их-то он не тронул: они богатые, они заплатили за место! И вот я здесь. Моя дочь вдова; она давно хворает и работать не может и уже не поднимается со своей подстилки, а ее дети, мал мала меньше, просят есть, и смотрят мне в глаза, и видят мое горе, и даже не плачут. А что я делал плохого? Я тихий человек, соблюдаю субботу, хожу в наимскую синагогу и всегда отдаю крохи, какие у меня остаются, для несчастных, у которых и того нет… Что плохого в том, что я торговал? Чем я оскорбил господа? Прежде чем разложить циновку, я всегда целовал пол храма; каждый медальон был окроплен священной водой… Воистину единый бог велик и видит правду… Этот равви прогнал меня, потому что я беден!

Он умолк, и его тощие руки, покрытые татуировкой в виде магических линий, дрожали, когда он утирал струившиеся по лицу слезы.