Рельсы… Рельсы

— Ясно. Я займусь этим. Слышишь, Иван, займусь! Завтра осмотрю место, поговорю со сторожем, Василисой. Если это и вправду был не зверь, найду, а коли зверь… не серчай. Жить дальше надобно, — Волков положил ладонь на голову парню, — как бы трудно, больно ни было. Ради Насти точку не ставь. Она хотела бы, чтоб полюбил ты ещё, чтоб работал, чтоб радовался. Слышишь?

— Да… найдите его. Коли смерть её отомщена будет, жить буду. А коли нет… сам пойду к невесте моей прощения просить. Прощения… прощения… — юноша медленно побрёл куда-то в противоположную сторону, от которой пришёл. Белые линии валящего мокрого снега на фоне черноты улицы медленно заштриховывали сначала его руки, потом лицо, живот и, наконец, спину, пока не остался лишь голос, — прощения… прости меня, Настенька! Прости…

Из напряжённого молчания мужчин вывело эхо женского голоса.

— Николушка! Зови господина комиссара! Готово всё!

— Идёмте в дом. Час поздний, да и вам согреться надо. Завтра день тяжёлый предстоит для всех.

Староста повёл Волкова вдоль деревенской улочки и указал на далёкие огни.

— Вон он. Хата хорошая. Моему другу принадлежала, земля ему пухом. На войне погиб. Ни сыновей, ни дочерей у него не было. Жена прошлой зимой от лихорадки померла.

— Не жалко вам отдавать дом друга мне?

— Что вы! Мы народ гостеприимный. Согласно укладу, всё лучшее отдаётся гостю. К тому же тут близко к дороге и лошадку есть, где держать. Там просторно, есть, где развернуться. У вас работы много письменной, а там и стол, и стул. Опять же, дом сторожа и мой дом поблизости. Вот мы и пришли, — Николай открыл перед Волковым дверь.

Помещение пышало печным теплом. Из раскалённого докрасна горнила периодически выстреливали алые угли. На вытесанном из брёвен столе стоял глиняный горшок, доверху забитый дымящейся кашей. Обстановка Волкову нравилась, было почти, как дома. Особенно манила к себе кровать, накрытая взбитой пуховой периной. Как давно он не спал на такой! Стоящая у кровати Ефросинья с красными от жара руками и щеками, старательно взбивала подушку, подкидывая её кверху.

— Гражданин военный, вы отужинайте хорошенько. Я вам каши разогрела. Крепенькой нашей из погреба достала. Вам силы нужны. А как поедите, спать ложитесь. Всё готово.

— Благодарю. От каши не откажусь. А алкоголь унесите. Не положено, — Волоков ещё раз осмотрел своё новое пристанище, и взгляд его упал на потускневший лик святого. Тот глядел на него печально с посеребрённой иконы, обставленной огрызками свечей, — и это тоже унесите.

— Да как же… икону, — женщина недоумённо обхватила плечи руками.

— Унесите, унесите, покуда сам в окно не выбросил.

— Ах ты, господи! Как же это, хату без покровителя оставить?

— Молчи, старая, — Николай шагнул к углу, где стояла икона. На миг руки его дрогнули, но он всё же снял святой лик и обернул его в валяющуюся поблизости мешковину, — раз сказано, значит, сделано. Пошли, не будем мешать. Самим спать пора.

Николай выпроводил шёпотом причитающую жену и недобро хлопнул дверью. Волков остался один. Он снял с себя тяжёлую от воды и пота шинель и повесил её сушиться. Сев на кровать, стянул с ног сапоги, оголив тёмно-серые от грязи портянки с прожилками крови. Ничего, он попарится, как будет время. Попросит какую-нибудь местную девицу постирать поношенную одежду. И обязательно побреется. Обязательно. Нашарив рукой саквояж, он достал из него отчёты и карту. Но прочитать и первую страницу он не сумел. Глаза слипались, а строчки плыли по бумаге. Он даже не поел. Не вставая с кровати, он положил тяжёлую стопку на стол и незаметно для себя уснул.

Волков по привычке проснулся с первыми петухами. За окном было бело. Утренняя дымка текла по снежным колеям. В высунувшиеся из-под пухового одеяла ноги кольнул морозец, отчего те поспешили опуститься в сапоги. Шинель высохла. Накинув её на плечи, он позавтракал остывшей кашей. Опять на секунду перед глазами пронёсся дом, мозолистые руки матери, соскребающие ложкой пшёнку со дна котелка. Видение качнулось и растаяло, распалось на частички пыли, сверкающие в лучах восходящего солнца. За окном кто-то нетерпеливо шаркал, кашлял и тихо постукивал в дверь. Затем задребезжало оконное стекло и между рамами показалось лицо Николая.

Валерий поспешно привёл себя в порядок и отодвинул засов. На улице собралась небольшая толпа, тринадцать человек. В основном женщины и старухи. Некоторые скрывали за спинами обмотанных с ног до головы детишек, совсем малюток. Кроме Николая из мужчин тут было ещё три таких же почтенных старца: Игнат и ещё двое неизвестных Волкову мужчин. Ивана среди сельчан не было.

— Как и просили, Валерий Сергеевич, всех созвал.